- Вы лжете! - завопил Луи. - Селина молчит, чтобы свыкнуться с миром, чтобы приспособиться к нему, Вы лжете...
Но Бог уже растворился в эфире, а в материнской утробе повисло тяжкое молчание.
* * *
Луи надолго впал в прострацию. Итак, он остался один, без союзницы во внешнем мире, и помочь ему уже никто не сможет. Его редкие волосики вставали дыбом при мысли, что и он мог бы, родившись, в одну секунду потерять все, что было накоплено трудами многих месяцев! Больше чем когда-либо он утвердился в решимости забаррикадироваться в своем жилище, как за стенами мощной крепости. Он возненавидел мать еще сильнее за то, что из-за нее Селина появилась на свет, и дал клятву поквитаться с ней за это ужасное злодейство. Она еще познает муки материнства! Луи походил на жильца, у которого отключили воду, свет и отопление, а тот, готовясь защищаться, заколачивает окна и сдвигает мебель к двери. Жилец намеревался вынести многомесячную осаду. Для начала Луи отрастил ногти, обгрыз их с боков и заточил торчащие концы, словно лезвия бритвы. Если его попытаются обойти хитростью, он одним движением руки перережет вены и артерии Мадлен. Она утонет в собственной крови. Если бы только он мог заполучить хоть один железный крючок вместо пальчиков! Укрываясь за внутренними органами своей родительницы, как хищный зверь, он ожидал схватки, изготовившись к прыжку. Мадлен следовало знать, что при малейшем намеке на измену он убьет ее без всякой жалости. Луи превратился в воина-гладиатора: обезумев от подозрительности, видя вокруг лишь уловки и ложь, он не покидал свой пост ни на минуту и почти перестал спать.
Это окончательно подорвало его силы. Все же он был еще очень мал! За взрывом ненависти следовал долгий период оцепенения. Читать ему было нечего, ум его засыхал, иссякал, истощенный бессонницей и постоянным бдением. Много раз он поддавался искушению сдаться, махнуть на все рукой. Он уже не мог выносить постоянного нервного напряжения. Мадлен же, со своей стороны, ощущала полный упадок сил. В девятнадцать лет она чувствовала себя разбитой, как матрона, перенесшая десять родов. В самых ужасных кошмарах своего детства она и помыслить не могла о подобном испытании. Ее настигла заслуженная кара за желание выделиться из общей массы - и она молила родителей о снисхождении. Те не желали ничего прощать, упрекали ее в том, что она трусливо отступила перед маленьким засранцем-шантажистом, угрожали неизбежным возмездием, обещали увеличить долг до немыслимых размеров. Много дней она колебалась, разрываясь между взаимоисключающими приказами родителей и собственного отпрыска - но если неудачу потерпел даже Бог, то как могла она надеяться на успех? В конце концов, ослабев от добровольного поста, она решила уступить сыну. Теперь ее уже не так ужасала мысль, что он задержится в ней на несколько месяцев или, быть может, лет. Надо свыкнуться с ним, как с хронической и, возможно, неизлечимой болезнью.