Этими "листьями" писатель зримо подчеркивал полную непригодность мечиков делу революции.
Какой могла быть жалость, когда вырезают пятиконечные звезды на спине молодого бойца-дальневосточника Бонивура, сжигают в паровозной топке главкома Лазо.
Правда, Сталин так до конца и не сумел разобраться, как военспец такого ранга, единственный за гражданскую войну, угодил в руки японцев. Но это была не тема романа.
А если уж говорить об упреках автору, то лишь в недостатке бдительности, проявленной никудышным, по большому счету, командиром отряда Левинсоном.
Грамотный руководитель, имеющий маломальский военный опыт, при любой ситуации не назначил бы дозорным такого нытика, как Мечик, тем более первым дозорным.
За такой промах Левинсон был достоин трибунала. О подобных деятелях Сталин говорил еще в свою бытность в Закавказье: "Или дурак, или подлец".
Конечно, он прекрасно понимал позицию Фадеева. То, что было ошибкой с военной точки зрения, оправдывалось художественной задачей писателя.
Товарищу Фадееву пришлось приписать существенную промашку уважаемому им руководителю, чтобы завершить разгром Мечика, пригвоздив к позорному столбу.
Писатель Фадеев не первый корректировал правду жизни в пользу художественного вымысла. Цель вполне оправдывала средства.
Отдавая должное многим страницам романа, Сталин высоко оценил придуманный писателем финал. Не последний абзац, как бы приоткрывающий перед уцелевшими бойцами перспективу светлого будущего, а строчки, касающиеся Мечика.
Сталину было известно, что, работая над "Разгромом", Фадеев сначала предполагал дать Мечику застрелиться. Но потом справедливо решил, что тот не заслуживает такого конца.
В окончательной редакции романа Мечик, достав наган, испытывает ужас и, как точно указывает Александр Александрович, "чувствует, что никогда не убьет, не сможет убить себя, потому что больше всего на свете он любил все-таки самого себя - свои страдания, свои поступки, даже самые отвратительные из них".
Сталин припомнил споры с писателем Фадеевым о субъективном и объективном в литературе. В "Разгроме" эти теоретические понятия обрели конкретный смысл. Субъективно, автор сохранил Мечику жизнь, чтобы лишить его ореола мученика.
А объективно, оставив в живых, призывал партийцев и беспартийных к постоянной бдительности, беспощадной схватке с затаившимися в душах врагами. Как говорится в народе: "Бей своих, чтоб чужие боялись".
Хотя Сталин знал, откуда появилось имя Мечик, ему нравилось пусть случайное, но точное попадание в цель. Мечик напоминал слово "меченый", то есть человек с особой отметиной, которого легко распознать среди других и в себе. Дезертир и предатель не мог безнаказанно раствориться в гуще масс. Его приметы и особенности были подробно и тщательно указаны писателем.