По пустякам Иосиф Виссарионович никогда никого не беспокоил. Поводом для звонка послужила публикация в журнале рассказа писателя Платонова "Усомнившийся Макар".
Естественно, для начала ироничный Сталин поинтересовался, читал ли сам Фадеев упомянутый опус. А если читал, то какими глазами.
Звонок Сталина Фадеева поразил. Рассказ Платонова занимал в журнале около десяти страничек. Автор ни на что, по-крупному, не замахивался, собственные лозунги не выдвигал. Накропал маленький рассказик о мыканье малограмотного Макара. Как же внимателен был Сталин к писательским делам, разглядев в литературном потоке такой пустячок. А может быть, писатель Платонов был еще раньше взят на карандаш.
Сам Фадеев, читая Платонова, не раз от души удивлялся его слогу и оборотам речи. На каждой странице гнездились диковинные метафоры и умозаключения. Фадеев поражался способности Платонова разглядеть за привычным невероятное, недоступное обычному человеческому глазу. Временами казалось, что речь идет о пришельцах с другой планеты.
Детство и юношеские годы Фадеева прошли не в Петербурге на Английской набережной, а среди крестьян, рыбаков, шахтеров Приморья, но он видел и показывал их не так, как воронежский самородок.
Самое заурядное Платонов преподносил как единственное и диковинное, никому до него неведомое. Получался чистой воды импрессионизм, только выраженный пером на бумаге, а не кистью на холсте. Да такой выразительный, что, если сумеешь вчитаться, глаз не оторвешь.
Полному цвету радуги предпочитал цвет лилово-болотный, но от этого не менее впечатляющий.
Как художник иного склада, Фадеев не мог не отдавать должного искусству другого толка.
Платонов помалкивал, выслушивая фадеевские признания. Александру Александровичу нравилось преподносить Платонову его собственные создания как постороннему.
Выкрикивал, странным для его крепкой фигуры, дискантом понравившиеся места: "Стали, наконец, являться пролетарии: кто с хлебом, кто без него, кто больной, кто уставший, но все миловидные от долгого труда и добрые той добротой, которая происходит от измождения..."
Повторял: "Добрые от измождения!" Восхищался, почему-то по-англий-ски: "Гуд. Вери гуд. О'кей!"
Чуть не опрокидывался, смеясь, на пол, изображая платоновского Ленина, раскатывая "р": "Наши учреждения - дерьмо! Наши законы - дерьмо. Социализм надо строить руками массового человека, а не чиновничьими бумажками наших учреждений. И я не теряю надежды, что нас за это когда-нибудь поделом повесят..."
"Вери, вери гуд!"
Всего двухлетняя разница в возрасте сближала писателей. Оба прошли гражданскую, крепко верили в революцию и ее светлые дали. Кроме того, беспредельно любили литературу и каждый по-своему ей служил