Теперь коренастый разглядывал меня крохотными, близко посаженными глазками, перекатывая между ладоней маленький красный футляр. Тот, которого недоставало в пенале. Тот, который Серж таскал с собой… Если б я мог до него добраться!..
— Твой приятель, который давеча муху башкой словил, хитрое чмо… — Танцор подбросил футлярчик в воздух. — Были у него разные штучки-дрючки, были… Только не всякую стоит глядеть. Одни — так, для мебели, другие — для приварка, а на иные глянешь, и враз копыта отбросишь. Вот эта — для чего? Сердце у меня подпрыгнуло — он снова показывал мне алый цилиндрик, стиснув его между большим и указательным пальцами. Выходит, взять-то взяли, а посмотреть — боятся! Думают, не зря Сергей его с собой носил… Не зря! Вот только для чего — чтоб самому полюбоваться или гостям незваным предложить? Шансы были пятьдесят на пятьдесят, но привередничать не приходилось. — Первый раз вижу такую штуку, — пробормотал я, прищурившись, будто рассматривал футлярчик. — Там пленка? А цвет почему красный? Патроны для пленки обычно серые или черные.
— Соображает! Шустряк, хоть и с волосатой елдой! — Кивнув в мою сторону, коренастый протянул футляр черноволосому. — Сделаем так: ты, Антоша, сзади встань и держи его на перышке, а Конг пусть штучку ему преподнесет. И поглядим, чего случится. Может, просветление в мозгах, а может, полный облом по части крыши… Поглядим! — Он сплюнул и задумчиво поскреб подбородок. — Конг, слышь-ка! Ты зенки-то прижмурь… и не коси, не муську за титьки щупаешь… Черноволосый оскалился:
— А если клиент взволнуется? А у меня буркалы закрыты? — А если взволнуется, так мы его успокоим, — негромко пообещал коренастый, вытягивая из кармана пистолет. Если глаза меня не обманули, то это был видавший виды “Макаров” с вороненым кургузым стволом. — Замри так, чтоб я его башку видел! — распорядился Танцор, кивая черноволосому. — Я взволнованных не люблю… страсть не люблю… я сам взволнованный… что не по мне — враз дырка под прической!
Конг приблизился, встал сбоку от меня, прижмурил веки и начал сворачивать крышку с футлярчика. Мы были с ним одного роста, и его физиономия маячила прямо передо мной в сером свете надвигавшихся сумерек темным ликом вурдалака. За спиной я чувствовал лезвие ножа, по-прежнему упиравшегося под лопатку, и слышал сопение стриженого; его пальцы сомкнулись на моем предплечье, дыхание обдавало шею. Танцор стоял в пяти шагах — видимо, зная, что на таком расстоянии крошечный гипноглиф не разглядишь; рукоять пистолета стиснута в правой руке, а рука согнута в локте и кисть прижата к плечу, так что дуло глядит вверх. Классическая поза из голливудских боевиков… Из них он, наверно, и подцепил ее. Но позы позами, а я печенкой чувствовал, что он не промахнется. — Ну, начнем экскремент, — хрипло выдохнул Танцор и облизал губы. — А ты, веник, гляди, глазки не закрывай… Закроешь, веки вырежу и в пасть запихну. На широкой ладони черноволосого Конга алел игрушечный, с ноготь, тюльпан. Нет, не тюльпан! Маленький костер с багровыми скачущими языками, напоминавшими цветочные лепестки! Он разгорался все сильней и сильней, заслоняя поленницу дров, фигуру Танцора в коричневой кожаной куртке, бурые стволы сосен, разлапистую ель, что виднелась за ними, небо и розовые облака, подсвеченные садившимся солнцем.