Наконец — почти желанный покой, я неподвижно застываю на сухой и тёплой земле, продолжая любоваться странным белым призраком постепенно стекленеющими глазами.
Я вижу, как он пьёт мою кровь из чаши, перед этим приподнимая странный бокал в уважительном тосте. И этот жест не выглядит издёвкой.
Неожиданно я вижу, как кровь небес начинает стекать на меня сверху, словно кровавый, невыносимо горячий дождь, проникая в свежие, глубокие раны, вливаясь внутрь, пронизывая каждую частичку моего тела.
Я снова кричу, ибо эта огненная пытка нестерпима.
Глаза нечеловечески красивого мужчины светятся ярче лунного света, придающего его фигуре сияние.
«Мы будем вместе», — звучит в моей голове его голос. Я знаю, что это заговорил он, читая мои мысли так же легко, как и я читала чужие.
Я дёрнулась и проснулась, увидев медленно открывающуюся дверь моей камеры.
За мной, кажется, пришли.
* * *
Меня притащили, как я поняла, в камеру пыток и пытались раздеть. Несколько мужчин, среди которых был и палач, собирались изнасиловать меня, но я снова сделала что-то, как в случае с матерью, и моя сила сожгла мужские орудия тех, кто осмелился подойти ко мне слишком близко. После этого попытка насилия больше не повторялась, они даже не осмелились меня пытать, просто швырнули обратно в камеру, стараясь лишний раз даже не прикасаться. Естественно, те, что выжили.
Допросы, допросы, допросы.
Я уже понимала, что это — гнусная формальность, так же, как и «защитник», которого меня заставили выбрать из моих же мучителей. Изощрённое издевательство над беспомощной девушкой — любимое занятие инквизиторов.
Мне задавали вопросы, к которым уже были продуманы ответы. Глупые и однообразные фантазии недалёких извращенцев-католиков, которым нужны были оправдания для пыток и насилия. И для поддерживания кострами своей религии, которая подпитывалась кровью и деньгами многочисленных жертв.
Именно тогда я поняла, насколько я ненавижу людей, в особенности мужчин.
Я помнила их холодные белые лица, искривлённые гримасами, тупые, безжалостные взгляды. В них не было ни капли сострадания, вообще ничего человеческого.
И меня присудили к сожжению на костре, что меня нисколько не удивило. То, что я не признала себя виновной, только отягощало мою вину и никак не влияло на приговор. Меня собирались сжечь живьём, как нераскаявшуюся ведьму, на медленной костре с молодыми побегами. Гореть мне час или два — удовольствие ниже среднего.
… Огонь. Пламя, постепенно подбирающееся ко мне. Мать, дико кричавшая на соседнем костре — наверное, она не подумала, что, сдавая меня инквизиторам, сама попадётся в их лапы. Ведь она же меня породила, вступив в гнусную связь с демоном — об этом мне поведали инквизиторы. И поэтому ей отказали в милосердном удушении перед сожжением.