После бессонной ночи Дезирэ чувствовала себя разбитой. К тому же, у нее разболелась голова. Умывшись, она надела единственное остававшееся чистым платье из розового муслина и, быстро причесавшись, собралась выйти из комнаты, но вдруг остановилась.
А хочется ли ей вообще спускаться вниз?
Трусиха! Не может же она прятаться здесь целый день!
Дезирэ вздохнула. Этот поцелуй, от которого она едва не потеряла голову, для него ничего не значил. Он просто веселился, а она-то, дуреха…
Она намеренно начала флиртовать, чтобы он согласился на ее просьбу. Он отплатил ей той же монетой, а она поддалась на его уловку. Что он теперь о ней думает? Она вела себя совершенно бесстыдно. Но, если бы он захотел большего, она бы охотно на все согласилась!
Как ей теперь смотреть ему в глаза? От одной мысли о взгляде его черных глаз ее бросало то в жар, то в холод.
Тряхнув головой, она стала убеждать себя забыть о вчерашнем вечере и думать, что делать дальше. Надо обратиться к начальнику гарнизона, но сначала надо позавтракать.
После завтрака она попросила хозяина принести ей бумагу, перо и чернила.
Позади гостиницы она обнаружила огороженный с четырех сторон внутренний дворик, выложенный кирпичом, с фонтаном посередине, правда без воды. В ветвях деревьев пели птицы, а от цветущих кустов исходил слабый, но приятный аромат.
Она села на деревянную скамью и расправила рядом с собой лист бумаги. Покусывая кончик пера, она стала сочинять текст записки. Это заняло у нее довольно много времени. Погруженная в свои мысли, она не услышала шагов.
— Добрый день, мадемуазель Фонтэн!
От неожиданности Дезирэ подскочила и посадила кляксу на записку.
— Тысяча чертей! — воскликнула она по-английски, непроизвольно употребив любимое выражение деда.
— Прошу прощения, я не хотел вас пугать, — сказал Рафаэль. Помолчав, он добавил: — Я должен извиниться за вчерашнее. Я не имел права целовать вас. Единственное, что меня оправдывает, — это ваша красота.
— Вы говорите, как поэт! — усмехнулась девушка.
— И притом плохой, — добавил он.
Лед был растоплен, и Дезирэ уже не чувствовала смущения.
— Мне тоже следует извиниться, — призналась она, имея в виду пощечину.
Лишь долю секунды Рафаэль позволил своей гордости взять верх, но потом он развел руками в искреннем раскаянии.
— Сам напросился. — А потом добавил лукаво: — Но дело того стоило.
— Я думаю, что нам следует перевернуть эту страницу, сеньор Веласко, — с деланной суровостью заключила Дезирэ, — и считать, что ничего не было.
Рафаэль не был уверен, что ему это удастся. Даже ночью, во сне, его преследовал образ хрупкой белокурой нимфы с глазами цвета полуденного летнего неба.