Какой-то выигрыш был всегда, ибо после схватки турки и магрибцы пару часов отдыхали, ели, молились и хоронили убитых. Но рано или поздно Серов различал за спиной лай собак, топот, крики, лязг оружия и не сомневался, что услышит это снова. После каждой стычки его отряд уходил изнуренный сражением, тогда как противник, располагавший сотнями бойцов, мог послать вдогонку свежие силы. При всей выносливости корсаров этот многодневный марафон уже наложил отпечаток на их лица: глаза запали, губы обветрились, щеки ввалились, а у Морти и Фореста, и без того тощих, под кожей проступили ребра.
Догонят опять, думал Серов, посматривая на мулов с пустыми корзинами и мешками. Догонят, а пороха – полфунта на нос! До Ла-Каля же еще идти и идти – миль семьдесят, если верить Абдалле. Семьдесят миль, а больше двенадцати в день по этим горам не сделаешь… Шесть суток идти, и в каждый час могут нагнать и навязать сражение… Псами что ли заняться, устроить засаду и перестрелять проклятых… Без собак след потеряют, особенно если бросить мулов и затаиться где-нибудь в щели…
Он вдруг ощутил безмерную усталость. Странное, непривычное Серову чувство; не было ни страха, ни отчаяния, ни даже физического утомления – тяготила ответственность. Не только за дюжину корсаров, что шли с ним сейчас, но и за всех людей на «Вороне», «Дятле», «Стриже» и «Дрозде», за тех, кто приплыл с ним из Вест-Индии, и тех, кто поднялся на палубы его кораблей, сбив рабские оковы. Что будет с ними? Он мечтал увести их на север, и там, в воспрянувшей от сна России, их разбойное прошлое было бы предано забвению, и каждый, кто пожелает, стал бы новым человеком, честным моряком. А без него останутся они ворами и бандитами, головорезами и душегубами… И Шейла, Шейла Джин Амалия, и их дитя! Что будет с ними, если он погибнет?
Тягостные раздумья! Сам того не понимая, Серов вступал в период возмужания, в новую жизненную фазу, которой достигает не всякий человек, а лишь готовый поднять и тащить ношу многих. Такими людьми были вожди и полководцы, великие пророки и правители и множество людей помельче, ибо каждому доставался свой груз: кто отвечал за сотни судеб, кто – за тысячи и миллионы. Ноши разные, душевные муки и тревоги одинаковы…
Теснина сделалась шире и распалась на три ущелья, подобных отпечатку трехпалой драконьей лапы. Более крупный каньон сворачивал вместе с уэдом на северо-восток, и здесь река струилась спокойнее, без рева и грохота, а вдоль ее берега шла тропинка, явно натоптанная людьми. Два других ущелья были сухими, более узкими и дикими; среднее тянулось к востоку, а крайнее шло южнее и резко поднималось вверх. Абдалла без колебаний направился в средний каньон, но Серов окликнул его и велел остановиться.