Реформы сами по себе, без образования, без воспитания, никуда к доброму нас не подвинут, – пришла на ум Николаю мрачная мысль, – Но с будущего, 1914 года Я ввожу в государстве всеобщее народное просвещение, и вот тогда посчитаем неграмотных! Наверное, к двадцать второму году в России не останется ни одного такового. Постепенно мы перейдём и к тому, чего до сих пор не знает Европа, – к полностью бесплатному просвещению и образованию во всех средних и высших учебных заведениях. Нам бы только двадцать лет мира, и мы покажем, на что способен русский человек, если ему не мешать всякими революциями, бунтами и войнами!..»
К середине дня солнце прибавило тепла во все три стихии – землю, воздух и воду. Уже не ледяной, но веющий прохладой речной ветер освежал разгорячённое думами румяное лицо Императора.
«Как хорошо, что мы поехали по Волге своей Семьёй и Я не поддался этой атаке Maman вместе с дядьями! – неожиданно потекли мысли Николая по другому руслу. – Здесь так хорошо и покойно думается, нет парадной шумихи и скучного церемониала. И милая Аликс так хорошо себя чувствует – без мигреней и невралгических болей… А Алексей и Дочери – как они радуются встречам с людьми, с истинно русским народом, который так редко проникает за стены Наших резиденций…»
На мостик поднялся старший помощник капитана, тот передал ему штурвал и пригласил Его Величество в кают-компанию на обед. Государь поблагодарил старого волгаря. Перед тем как спуститься вниз, он ещё раз просветлённым взором оглядел берега великой реки, усеянные толпами по-праздничному одетых людей. Николай приложил руку к фуражке, отдавая им честь.
Ранним воскресным утром конца мая, когда, казалось бы, спокойные обыватели северного города Костромы должны были ещё покоиться в своих пуховых перинах, всё население города и окрестных сёл и деревень устремилось к Волге, к её откосам. Лучшие, наиболее высокие места, в том числе на кремлёвских стенах и вокруг беседки, откуда великий русский драматург Островский любовался могучей рекой, были заняты самыми проворными горожанами, очевидно, ещё с ночи.
День начинался ясным, с приятной прохладой. Юный корнет лейб-гвардии уланского Её Величества Государыни Императрицы Александры Фёдоровны полка граф Пётр Лисовецкий, одушевлённый общим настроением праздника, спешил по Всехсвятской улице от дома губернатора в кремль, к колокольне, слава которой как самого высокого сооружения на берегах Волги никем не оспаривалась. Звеня шпорами, сияя новёхонькой парадной формой, красивый, рослый и румянощёкий гвардеец-улан стремительной походкой взбежал на холм, и не было ни одной дамы или девицы, которая не одарила бы его восхищённым взглядом. Но он не замечал ничего, погружённый в собственные думы о превратности судьбы, которая снова забросила его в город, где он провёл раннее детство. Теперь каждый поворот улицы, каждый дом будили его воспоминания. Особенно ярко вспыхнули они, когда он по прибытии в Кострому на закладку памятника в честь 300-летия Дома Романовых с командой Первой и Второй гвардейских кавалерийских дивизий явился по просьбе своего деда, петербургского сановника, представиться и передать привет нынешнему губернатору Костромы, его старому знакомцу и приятелю Николаю Павловичу Гарину. Неожиданно в его просторном кабинете во время светской беседы об общих петербургских знакомых Пётр увидел в ряду старинных портретов предшественников нынешнего губернатора не только своего деда, Фёдора Фёдоровича Ознобишина, но и отца, графа Мечислава Лисовецкого, в мундире традиционного для их семьи гвардейского уланского полка. Увидев этот любимый, но почти стёршийся в памяти образ отца – он был убит на дуэли в Париже, отстаивая честь какой-то французской дамы, когда Петру не было ещё и двух лет, – корнет был настолько поражён, что потерял дар речи. Перед ним за мгновенье пронеслась вся его ещё короткая жизнь. Как его любимая мамочка после гибели отца удалилась от света в их польское имение Лисовцы, неподалёку от охотничьего дворца Царской Семьи в Спале, и посвятила себя маленькому Петру и благотворительности в школьных и больничных делах. Как каждое лето до поступления в кадетский корпус гостил он у деда в Костроме и как строгий, но добрый губернатор прививал ему любовь к чтению и иностранным языкам…