– Да… А потом ты засмеялась… и это был смех ангела, нежный, как звон церковных колоколов, разносящийся поутру над долинами…
Я ждала продолжения, желая оживить в памяти все события того чудесного вечера… вечера нашего танца. Но он сказал:
– И тут меня звонко окликнул Томас. «Джон!» – крикнул он, спрыгнул с коня и побежал ко мне. Его темные волосы были растрепаны, на щеках застыли полоски грязи, но глаза горели от радости… Я помню, что он прижал меня к груди и сказал: «Дорогой брат, как я рад, что ты жив и здоров! Ты опоздал, и мы отправились тебя искать. Никто не знает, чего можно ждать от этих проклятых Перси…»
Его голос превратился в еле слышный шепот, и мне стало ясно, что нужно прекратить этот поток воспоминаний, потому что он добром не кончится. Я заставила себя рассмеяться.
– Все эти годы ты называл меня своим ангелом, и все эти годы я отвечала, что ангелов с каштановыми волосами не бывает. Волосы у них золотые. Это скажет тебе любой художник или мастер по изготовлению витражей.
Он улыбнулся:
– У моих ангелов волосы каштановые.
Я взяла руку мужа и прижала ее к щеке.
– Джон, я люблю тебя. И любила всегда. С того момента, когда увидела тебя впервые.
Джон улыбнулся мне в макушку и начал баюкать.
– С тех блаженных закатных сумерек в замке лорда Кромвеля.
Я смерила его взглядом:
– Нет, замок лорда Кромвеля тут ни при чем. Я впервые увидела тебя, когда мне было четырнадцать лет. Тогда я с двоюродными сестрами ехала вдоль берега Юра. Мы застали тебя врасплох, когда ты вылезал из воды после купания.
Джон вспыхнул:
– Хочешь сказать, что ты была в одной повозке с теми девчонками, которые увидели меня и начали хихикать?
Я засмеялась:
– Да. Ты был голый, как Адам, и стоял на берегу реки! У Томаса хватило ума прикрыться, но ты покраснел как свекла и прикрыл совсем не то место.
– Лицо.
– Именно над этим мы и смеялись, мой милый.
Джон усмехнулся, наклонил голову и прижался лбом к моему лбу.
– Любимая, – нежно прошептал он, – ты никогда мне об этом не рассказывала.
1469 г.
Черные дни продолжались; брак Мег повлек за собой новые беды. Не зная, кому доверять, король Эдуард все больше опирался на родственников королевы. Моего дядю, едва не заставившего взбунтоваться Ирландию и ненавидимого в Англии за жестокость, сменил на посту констебля Англии отец Элизабет, граф Риверс. Казни шли в Лондоне каждый день; люди Риверса обвиняли в измене всех и каждого. Молодой граф Оксфорд, отца и брата которого осудил на смерть мой дядя, был брошен в Тауэр, но вышел на свободу, согласившись свидетельствовать против своих друзей. Другим повезло меньше. Генри Куртене, наследник графа Девона, был ни в чем не виновен, но его графство приглянулось другу брата королевы, и беднягу отправили на плаху.