— Дочерь моя, — сказал Пелгусий, следя с родительской гордостью, как ловко взлетает весло, откидывая волну.
Вытащив лодчонку на песок и увидев отца в окружении ратных молодцов — кольчуги и шлемы их солнечно блестели, — дева застыдилась, заслонила ладонью лицо. Отец поманил ее на береговую вершинку, пошептался в стороне и вернулся, посмеиваясь. Несколько свеев, не то переплыв от страха Ижорку во время битвы, не то свалясь с палубы при ночном бегстве, были взяты в полон бабами-Ижорянками и ныне ждут решения своей участи.
— Знаешь ли, княже, кто они? — вопросил Пелгусий. — Да послы Биргеровы, которые кичились перед тобою. Видно, вдругорядь не минуют Новгорода. Стоять им на коленях у святой Софии, ожидая твоей милости!
Старшина пришел звать князя на пир, зная, что не останется внакладе: князь прикажет щедро отдарить Ижорян из захваченной добычи. В озабоченности он даже не выговорил дочери, что ослушалась его приказа, вернулась самовольем из лесу. Велел лишь поспешить обратно в ту тайную глухомань, звать брата и всех других.
— А чтобы пригожей девице одной не плутать, дам ей провожатого, — сказал неожиданно князь, покосившись на Онфима. — Ступай, богоданный стремянной, к моим верным Ижорянам. Полно им хорониться да печалиться. Скажи, что берегом отныне владеем безраздельно. Проводи его, красава.
Зардевшаяся девушка повернулась, чтобы убежать, ее коса, взлетев от стремительности, хлопнула по спине. Онфим ощутил в груди неожиданный рывок. Ничего он про нее не знал, даже имени, а она, уходя, будто бы вырывалась из него самого, оттуда, где билось сердце...
— Ах, погоди! — вскричал Онфим, кидаясь вслед.
Лес был близок, и сухой мох уже попискивал под ее быстрыми лапотками так-то нежно и весело, словно пели неведомые пичуги. Онфим шел, прислушиваясь к пенью несущихся впереди него птах. Над головой сквозь живую сеть листьев он видел клочки искрящегося пространства, почти фиолетового в своей беспредельности.
Дева обернулась и глянула на него исподлобья иссиня-черными таусиновыми глазами.
— Встань под ту рогатую сосну, — сказала она, смешно выговаривая русские слова. — Брось в дупло дар, и все станется по твоему желанию.
— А ты со мною рядом встанешь?
— Хочешь, встану и я.
Онфим провел ладонью по распашной епанче, не жалеючи, сорвал бронзовую желобчатую пуговицу, закинул ее в невысокое дупло.
— Она бог у вас, эта сосна? — спросил без насмешки. — Добрый бог?
— У богов жалости нет, — рассудительно ответила Олка. — Есть договор: мы их чтим, они нам помогают.
Онфим нашел это вполне справедливым.