Она вела его звериными тропами, сначала едва касаясь Онфимова рукава, потом вложив ладошку в его руку. Рассказывала, что они, народ ингери, живут здесь искони. Что умерших своих не зарывают, но кладут по холмам, чтобы те в лес уходили. Потому все деревья и камни в лесу — их предки. Что арбуи-шаманы ворожат и имена дают. Девицы же сами выбирают себе дружка, милуются с ним по полгода; коль полюбят, то вступают в супружество.
— А я тебе люб? — спросил Онфим. — Пойдешь за меня?
— Да я не крещена, — сказала, потупясь, Олка.
— То не беда! Попы окрестят. Возьми-кось подарочек.
Он протянул дочери Пелгусия затейливый гребень с резьбой, изделье изборских косторезов. Берег для матушки, чтоб отправить домой с Грикшей, да не удержался. Затягивал его, как водяной омут, прозрачный взор Ижорянки. И крест-нательник снял бы для нее!
— Ай не жаль? — усмехнулась она.
— Для тебя-то? — жарко выдохнул Онфим. — Тебя ради головушки буйной не пожалею. Полюбишь?
— Ижорянский обычай девок не неволит. Захочу, полюблю.
— А ты захоти, милуша. Поход кончится, отпрошусь у князя. Отцу-матери вено, как водится, поднесу. Тебе перстенек серебряный бирюзов-камень...
— Ладно. Сам-то ворочайся!
Вновь взмахнула косой, убыстряя шаг.
Пуща расступилась, открыв поляну с Ижорянскими шалашами. Скотина глухо позвякивала крупными, по кулаку, бубенцами...
— Славная дочь у Филиппа, — сказал Александр Ярославич, укладываясь после пиршества на покой по-походному. Онфим настлал ему сена, покрыл попоной. — Как светляк по двору мелькает...
Новый стремянной зарделся.
— А как звать? — понимающе спросил князь.
— Кличут Олкой. Ольга.
— Доброе имя. От Олега Вещего пошло. Во времена оны по пути к Киеву приметил он в Плескове юницу, нарек суженой сыновцу своему Игорю. Пока росла, ее и называли по нему: мол, дева того самого Ольга-князя, им отмеченная.
— Дивно! — приоткрыв рот, восхитился Онфим, смекая про себя, что, может, и неспроста повел его господин окольную речь о сватовстве.
Он уже забывался в счастливых мечтах, когда князь снова его окликнул, разбудив.
— Как тебя звали дома? — Он повернул к Онфиму лицо совершенно не сонное, сосредоточенно размышляющее.
— Маликом. Я был младший.
— Хорошо, что ты ушел из дому. Купеческие коврижки и заедки больно сладки! Кто с юна разлакомится, тому вовек мужем не стать. Ты ведь поначалу о ратном труде не помышлял?
Онфим покачал головой.
— Лучшее решение самое быстрое, — не то хваля его, не то подтверждая собственные мысли, проговорил Александр Ярославич. — С рассветом ладим обратно. В Новгород.