Следующие дни весь Петербург был охвачен невероятным волнением.
Возле дома поэта на Мойке случилась давка.
«К Пушину!» – можно было крикнуть извозчику. И тот не спрашивал, куда надо ехать, дорогу знали все, и все словно объединились в печальном ожидании и скорби.
Туман, лихорадка, невыносимо медленное, застывшее время.
Тонувший в своих мыслях, ставший сам постоянной жгучей болью, Михаил, когда приходил в себя, горько удивлялся. Вот, надо же, сидит в столовой за обедом, а то у Беранже, или же находится прямо в толпе разношерстного люда, где все не спускают глаз с парадной лестницы дома поэта.
И еще – это отчетливо помнилось, так как сам вид этого человека пробуждал надежду – заходил Арендт.
Только, увы. Он, умеющий излечивать любую хворь, признавал свое бессилие перед неотвратимой смертью Пушкина:
– Там уже не помочь, совсем не помочь. Как вы себя чувствуете, Михаил Юрьевич?
Кажется, было решено соврать ему, глотая комок в горле:
– Хорошо, Николай Федорович, вы чудо-эскулап.
Потом все кончилось.
Преставился.
И стало так больно, что сердце разорвалось, замироточило строками...
Погиб Поэт! – невольник чести —
Пал, оклеветанный молвой,
С свинцом в груди и жаждой мести,
Поникнув гордой головой!..
Не вынесла душа Поэта
Позора мелочных обид,
Восстал он против мнений света
Один, как прежде... и убит!
Убит!.. к чему теперь рыданья,
Пустых похвал ненужный хор
И жалкий лепет оправданья?
Судьбы свершился приговор!
Слезы лились из глаз, расплывались строки.
Невыносимая боль, раньше истончавшаяся, исчезавшая в стихах и рыданиях, теперь делалась все сильнее. «Такого прежде никогда не случалось», – мелькнула мысль.
Перо все не останавливалось, скользило по бумаге.
Не вы ль сперва так долго гнали
Его свободный, смелый дар
И для потехи раздували
Чуть затаившийся пожар?
Что ж... веселитесь... он мучений
Последних вынести не мог:
Угас, как светоч, дивный гений,
Увял торжественный венок.
Кажется, он даже терял сознание. Опускал голову на стол, потом, очнувшись, снова брался за перо. А последние строки вдруг сменили боль яркой вспышкой радости.
– Хорошо вышло, – пробормотал Михаил, перечитав написанное. И закричал: – Раевский, зайди ко мне!
Тот влетел, испуганно схватился за голову:
– Мишель, сорочка!
Михаил опустил глаза: на белой материи расплылось черное пятно.
– Должно быть, чернила разлились. Только все это не важно, я написал тут кое-что, вот, взгляни.
Святослав сначала читал, потом бросился его обнимать. Схватил перо и бумагу:
– О, дозволь мне сделать список!
Лермонтов пожал плечами:
– Пожалуйста. А что, понравилось тебе?