Друг застонал:
– Еще спрашиваешь! Это гениально, Мишель! Словно он передал тебе свой дар, возродился в тебе. Какая чистота слов, что за мелодичная точность! Пушкин возродился!
– Пушкин, – Михаил уселся в кресло с намерением чуть отдохнуть, а потом сменить испачканную сорочку, – не возродится. Никогда. – Ему хотелось еще сказать, что проклятый француз убил не только русского поэта, а еще и русскую литературу – но сил говорить уже не было.
– Я несколько списков сделаю, хорошо? – Святослав обернулся к креслу и замер. – Так ты спишь... Погоди, сейчас. – Он взял с постели одеяло, заботливо укрыл друга. – Вот так хорошо. Спи...
С того вечера все решительным образом переменилось.
Пушкина больше не было. Боль не слабела. Но только забывать о ней стало получаться чаще.
В гостиной постоянно толпятся гости – все хотят стихов, всем нужен список. Стихи, те самые стихи, которые никого и никогда ранее не волновали – сейчас нарасхват, как и их автор.
Раевский, милый друг – у него уже мозоль на пальце от постоянного переписывания.
Бабушка оживлена, и даже, похоже, счастлива. Все время твердит:
– О, Мишель, я всегда говорила: ты – великий поэт!
Пришедшие в дом люди отвлекают своими поздравлениями и разговорами.
Отвлекают, но...
Опять туман, снова несправедливость, перед глазами все плывет.
– А я оправдываю Дантеса: собственная честь для дворянина превыше всего!
– Натали имела все основания изменить. Что с того, что он поэт? Он был хорошим мужем? Сам был ли ей верен? Отнюдь!
Тошнота подкатила к горлу, в виски ударила разбуженная боль.
Все это – неправильно! Ах, ну отчего же такая глупость и жестокость в умах людских и душах?! Так не должно быть, Бог, мудрый Бог, когда же наступит здесь справедливость?
– О, Мишель, ты собьешь наших гостей с ног! И не надо так хлопать дверями.
Прочь – от бабушкиного голоса, от ярко освященной гостиной, от глупых никчемных людей.
Хорошо бы – навсегда прочь. Но коли не выходит, чтобы насовсем – тогда просто туда, за стол, там есть бумага, свеча, чернильница и перо. Вечные верные спутники и друзья.
Им хочется излить свою боль, только белый лист может все выслушать и понять правильно.
Только лист, не надменные люди, не палачи, не...
А вы, надменные потомки
Известной подлостью прославленных отцов,
Пятою рабскую поправшие обломки
Игрою счастия обиженных родов!
Вы, жадною толпой стоящие у трона,
Свободы, Гения и Славы палачи!
Таитесь вы под сению закона,
Пред вами суд и правда – все молчи!..
Но есть и Божий суд, наперсники разврата!
Есть грозный суд: он ждет;
Он не доступен звону злата,