Мы решили разместить дорогую гостью в одной из спален. Я уложил бедняжку на кровать, поскорее прикрыл одеялом и вытер со лба капельки пота. А Фандорин сел рядом и сказал:
— Эмили, мы не можем вызвать к вам доктора. Мы с мьсе Зюкиным пребываем, так сказать, на нелегальном положении. Если позволите, я осмотрю и обработаю ваши раны и ушибы сам, у меня имеются некоторые навыки. Вы не должны меня стесняться.
Это ещё почему, мысленно возмутился я. Какая неслыханная наглость!
Но мадемуазель не нашла в предложении Фандорина ничего дерзкого.
— Мне сейчас не до стеснительности, — слабо улыбнулась она. — Я буду вам очень признательна за помощь. У меня всё болит. Как видите, похитители обращались со мной не самым галантным образом.
— Афанасий Степанович, п-подогрейте воду, — деловито велел Фандорин по-русски. — А в ванной я видел спирт и с-свинцовую примочку.
Тоже Пирогов выискался! Тем не менее я всё исполнил, а заодно прихватил чистые салфетки, меркурохром и пластырь, обнаруженные мной в одном из выдвижных ящиков туалетной комнаты.
Перед осмотром мадемуазель застенчиво покосилась в мою сторону. Я поспешно отвернулся и, боюсь, густо при этом покраснел.
Послышался шелест лёгкой ткани, Фандорин озабоченно произнёс:
— Господи, на вас нет живого места. Здесь не болит?
— Нет, не очень.
— А здесь?
— Да!
— Кажется, треснуло ребро. Я пока затяну пластырем… Здесь, под ключицей?
— Когда нажимаете, больно.
Неподалёку на стене висело зеркало. Я сообразил, что, если сделать два незаметных шажка вправо, мне будет видно, что происходит на кровати, однако я тут же устыдился этой недостойной мысли и, наоборот, переместился влево.
— Перевернитесь, — приказал Эраст Петрович. — Я прощупаю вам позвонки.
— Да-да, вот здесь больно, на копчике.
Я скрипнул зубами. Это становилось поистине невыносимым! Жаль, что я не вышел в коридор.
— Вас ударили ногой, — констатировал Фандорин. — Это очень болезненное место. А мы его вот так, компрессом. И сюда… Ничего, ещё несколько дней поболит и пройдёт.
Раздался плеск воды, мадемуазель несколько раз тихонько простонала.
— Всё, Атанас, можно вохочаться, — услышал я наконец, и сразу повернулся.
Эмилия лежала на спине, по грудь закрытая одеялом. На левой брови белел аккуратный кусочек пластыря, угол рта покраснел от меркурохрома, под распахнутым воротом сорочки виднелся край салфетки.
Я не смог взглянуть мадемуазель в глаза и покосился на Фандорина, который с невозмутимым видом, как заправский врач, мыл руки в тазу. При одной мысли о том, что эти сильные, тонкие пальцы только что касались кожи Эмилии, да ещё в таких местах, о которых без головокружения и подумать невозможно, я закусил губу.