Штурман горестно взглянул на капитана и произнес:
— Об этом стыдно говорить; вы, может быть, будете смеяться, — он запнулся и покраснел.
Полковский ждал, не выказывая интереса, догадываясь, что речь идет о чем-то интимном, о каком-то душевном смятении, о чем трудно и в то же время безумии хочется рассказать, довериться, излить тоску.
Штурман продолжал тихо и взволнованно:
— Поймите, как это страшно, когда тебя никто не ждет.
Полковский подумал, что это действительно, должно быть, страшно, и у него возникло чувство радости, потому что Вера его ждет и считает часы и минуты до встречи.
— Улицы кажутся пустыми, — продолжал юноша. — Куда ни пойдешь, нигде не встретишь ее, а если встретишь — еще хуже: она отвернется, как чужая. Один в толпе, и бежишь, бежишь… Куда? К Печерскому, забыться. А потом противно и гадко. Ведь я не пьяница! В институте я никогда до вина не дотрагивался… Вот мне страшно было выйти в гавань и искать ее в толпе, зная наверняка, что ее нет.
Птаха умолк.
«Бедный мальчик», — подумал Полковский, и ему захотелось приласкать его, сказать что-то хорошее, успокоить, утешить.
— Вы любите? — спросил Полковский.
Птаха горько улыбнулся.
Полковский прошелся из угла в угол, потом мечтательно сказал:
— Когда любишь, то кажется, что тумбы на улице улыбаются, а весь мир добрый и хороший.
— Да, если вам отвечают тем же.
— А вы уверены, что это не так? — взглянув на юношу, произнес Полковский.
— Тогда бы она не избегала меня из-за глупой шутки. Я бы так не страдал.
Полковский подумал, что если Птаха может так любить и страдать, то он незаурядный парень; снова захотелось чем-то помочь.
— Не знаю, — рассуждал Полковский, — большое чувство всегда находит ответное. Мне кажется, что когда любишь — хочется быть лучше, чем есть, а вовсе не опускаться и загрязнять чувство.
Птаха слушал с закрытыми глазами и вздрогнул, когда Полковский напомнил о его проступке. Спустя немного Полковский сказал:
— Я верю, что вы любите, страдаете, молоды, впечатлительны, и прощаю вас. Я даже постараюсь, чтобы об этом никто не узнал.
Птаха метнул на него быстрый, полный благодарности и обожания взгляд.
Когда Полковский под впечатлением мелькнувшей мысли быстро оглянулся и спросил: — Я ее знаю? — то выражение приниженности у Птахи уже исчезло, и он твердо ответил:
— Да. Она конструктор в пароходстве, Лора Старова.
— Постойте, постойте, — наморщив лоб, припоминал Полковский, — высокая, симпатичная девушка? Знаю, знаю, как же!
— Я вас не стесняюсь, — сказал Птаха, — Верьте, я без нее жить не могу.
Полковский представил себе Веру и прочувствованно сказал: