От ее полушепота повеяло тоской. Полковский погладил волосы жены, осторожно приподнял ее голову и заглянул в глаза.
— Что ты, Верочка? Через неделю увидимся.
— Да, я знаю, — ответила Вера таким тоном, как будто говорила: «Да, прощай».
Андрей еще раз поцеловал жену, потом взял на руки Иринку, расцеловал ее в обе щеки, попробовал сказать смешное, веселое, как бывало, но смешного не получилось, смех где-то застревал в горле.
— Слушайся маму, — сказал он дочери, молчаливой, насупившейся, — а то потеряешься, — и опустил ее на землю.
Девочка зарыдала, вцепилась руками в ногу отца, Полковский разобрал среди всхлипываний:
— Папочка, миленький, не оставляй нас!.. Возьми с собой!
Витя крепился, молчал. Но вот и у него покраснели глаза. Он опустил веки, и слезы полились. Он уже не мог удержаться и тоже громко заплакал.
У Полковского дрогнуло сердце. Он растерянно посмотрел на Веру, она отвела глаза. Никогда не случалось, чтобы дети плакали перед уходом его в рейс, даже в самый далекий и опасный. Полковский не был суеверен, но он был моряк и немного верил в дурные предзнаменования.
Девочка не унималась и тоскливо просила, чтобы он не оставлял их. Витя всхлипывал.
Полковский подумал: «А не взять ли семью с собой?»
Он повернулся к морю, увидел темную массу буксирного парохода, вспомнил док и тряхнул головой. Нельзя: док военный объект и немцы обязательно будут бомбить его. Война есть война; и военный объект на то и существует, чтобы его атаковали. Он, Полковский, не имеет права подвергать такому риску семью. Завтра вместе с ранеными они уйдут на госпитальном судне. На свете еще существует человечность. Сильнее всех пушек и брони — это красный крест. Под его флагом они спокойно проплывут.
— Что за малодушие! — сказал он вслух. — Все будет хорошо.
Вера молчала. Она догадывалась, о чем думает муж, но не хотела влиять на его решение. Она подняла на руки девочку и успокоила ее.
Полковский еще раз поцеловал жену долгим, нежным поцелуем. Потом, не оглядываясь, пошел к краю стенки и прыгнул в катер, который запыхтел, заглушал шум прибоя, и, зарываясь в волны, стал уходить к кораблю, стоящему на рейде.
Полковский стоял на палубе и до тех пор смотрел на берег, пока женщина в белом платье и дети не растворились в темноте.
Милиция оцепила вход на пассажирский причал и пропускала строго по билетам. Толпа напирала, теснила, слышались крики, женский плач. Растрепанная пожилая женщина стояла возле милиционеров, всплескивая руками, плакала и причитала:
— Ой, погибель на мою голову! Ой, вей, вей!
— Идите же! — кричал на нее милиционер, оттесняя толпу и давая возможность женщине пройти в дверь, за которой виднелся огромный пароход с валившим из трубы дымом.