Ей было около пятидесяти. У нее были большие руки. Она и сама была, так сказать, довольно крупная. И она была в хорошей форме. Так бывает: видишь человека и понимаешь, что не сможешь находиться вместе с ним в одной квартире. Никак не получится. Пускай ты в этой квартире нечасто и сам-то бываешь (она будет бывать чаще), это не имеет никакого значения: ты все равно будешь знать, что она была здесь, трогала твои вещи, переставляла твою обувь… – и одна только эта мысль абсолютно невыносима.
И тогда я… Что я сделал? Ничего. Конечно, ничего. Мы взяли няню не для меня, а для детей.
Через два дня Маша подошла ко мне и шепотом сказала:
– Папа, она не дает Ване держать ложку в левой руке. Я быстро вошел к ним в детскую комнату с такими словами наперевес:
– Виолетта Аркадьевна, мальчик будет держать ложку в той руке, в которой захочет.
Ну, конечно, сейчас кто-то скажет, что я не должен был пускать ее на порог из-за одного этого адского словосочетания: Виолетта Аркадьевна. Но я пустил. Хотя я, конечно, думал об этом.
– А почему? – спокойно спросила она. – Через месяц он будет все делать только правой рукой. Почему вы так беспокоитесь об этом?
– Потому что я сам левша, – сказал я.
– Ну, пишете же вы правой, – произнесла она так уверенно, что я и сам-то на секунду усомнился, что я пишу левой.
– Да нет, левой, – взял я себя в руки (в обе).
– Да? – переспросила она с таким подозрением, что я понял: ни на секунду не верит, а если поверит, то будет переучивать, и через месяц я буду все делать правой рукой. Ею я намылю веревку, ею подвину стул поближе к люстре… Все только правой.
Я еще раз сказал ей, чтобы в это она не вмешивалась. Она пожала плечами. Или передернула.
На следующий день она принесла Ване учебник по игре в шахматы. Меня первый раз почему-то буквально пронзила острая жалость к ней. А не к Ване. Но на этот раз я ничего ей не сказал. Она начала читать ему вслух правила игры. Даже Ваня смотрел на нее, кажется, с состраданием.
Через два дня я выходил из квартиры, и Маша побежала прощаться со мной. Дверь была уже открыта.
– Маша, стой! – отчаянно крикнула Виолетта Аркадьевна. Маша в испуге замерла. – Сквозняк! – крикнула гувернантка.
Прозвучало как «ложись!».
Маша испуганно прижалась ко мне, потом повернулась к ней и вдруг спокойно и отчетливо произнесла:
– Да погодите вы.
И она аккуратно и, я бы сказал, демонстративно не торопясь, поцеловала меня в щеку.
Прошли еще два дня. Сцена прощания повторилась. Маша, стоя у порога, повторяла одно и то же:
– Папа, я знаешь чего хочу?.. Я хочу… Я знаю, чего я хочу…