Элизабет только слушала, никогда не вмешивалась, хотя и не могла сдержать внутреннюю улыбку. Какими наивными, целомудренными были их рассуждения, догадки! Если бы они знали, думала она, как бывает на самом деле, если бы они знали, что делает она, уже давно делает, без каких-либо ограничений… Что бы они почувствовали, эти смелые в своих фантазиях девочки? Шок? Восторг? Или наоборот, зависть и, как результат, – злость, презрение? Ей никогда не узнать, потому что она никому не признается: у нее есть секрет и она не намерена им делиться.
Ее вполне устраивало сидеть где-нибудь в уголке и, едва улыбаясь самыми кончиками губ, слушать откровения подруг и думать: какие же они, в сущности, простенькие, незамысловатые девочки! Им, бедным провинциалочкам, никогда – ни через десять лет, ни через двадцать, вообще никогда – не узнать того, что уже давно стало частью ее повседневной жизни.
Ее отношения с Влэдом тоже пропитались повседневностью – стали размеренной, привычной рутиной, она привыкла к ним и не пыталась ничего менять.
Она привыкла к его любви, полной, избыточной, без остатка. Она знала, что каким бы пустым ни был ее каприз, он всегда будет исполнен, Влэд, конечно, посопротивляется поначалу, но в конце концов уступит. В результате получалась, что все решения принимала она, во всяком случае те, которые хотела принимать, которые имели для нее значение. Она стала хозяйкой в доме, хозяйкой в их жизни, и в то же время ответственность за решения лежала на нем. Ее вполне устраивал такой порядок вещей.
Со стороны они выглядели как дочь с любящим отцом. Да Элизабет и сама чувствовала, что Влэд заменяет ей отца – заботой, участием, спокойным, взвешенным советом. Она знала, что всегда может положиться на него, спрятаться за его спиной, если жизнь снова навалится и начнет давить своей тяжестью.
По вечерам они сходились в гостиной и разговаривали. Как ни странно, Элизабет не было скучно; однажды она даже подумала, что не случайно Влэд вызвал интерес у мамы, он много знал – литература, живопись, музыка, философия, – казалось, он читал все. Элизабет и не подозревала, что человек может быть настолько широко и глубоко образован.
Оказалось, что Влэд знает несколько языков, и хотя Элизабет сопротивлялась порой, но все же позволяла ему заниматься с ней. Так она незаметно для себя выучила французский, потом немного и немецкий. От Стендаля до Кафки, от Аристотеля до Канта – он подбирал ей книги, она читала, потом они говорили о них, обсуждали.
После таких вечерних разговоров она ощущала необъяснимую неловкость и не могла оставаться с ним на ночь – видимо, учитель, которого хотелось уважать и слушаться, не успевал перевоплотиться в ее сознании в любовника. И только перед тем, как уйти спать, она подходила к нему, наклонялась, дразня каждым своим движением, и слегка, мимолетно коснувшись губами его щеки, говорила «спокойной ночи», а потом поворачивалась и медленно шла к себе в спальню, впитывая спиной его влажный, молящий взгляд и каждый раз радуясь, что так ловко обхитрила его. Просто обвела вокруг пальца.