Так могло продолжаться несколько вечеров подряд, но потом, уже лежа в кровати, ворочаясь с боку на бок, взбивая подушку, она начинала чувствовать раздражающее внутреннее возбуждение – нервное, докучливое, словно внутри нее поселился назойливый зверек, который крутится и перебирает лапками и нагнетает беспокойство, да так, что нет возможности его утихомирить. Пролежав час, а то и два, она наконец, скорее от безысходности, вставала с кровати и как была – в короткой маечке и трусиках – пересекала гостиную и, едва слышно скользя по теплому деревянному паркету, без стука проникала в его спальню и так же тихо, не произнося ни слова, залезала под одеяло.
Она каждый раз удивлялась: казалось, Влэд никогда не спал. «Ждет меня», – думала Элизабет, уютно устраиваясь на подушке, и, когда глаза привыкали к темноте, различала его лицо, глаза, открытые, пристальные, и хотя она не могла разгадать их выражение, легко представляла их влажную, теплую, податливую расплывчатость. Сразу внутреннее возбуждение спадало, беспокойный зверек, еще секунду назад назойливо елозивший внутри, затихал, и тело наполнялось размеренностью и спокойствием. А потом совсем скоро к ним еще подмешивалась истома – щемящее чувство, которое, растекаясь, привносило даже не возбуждение, а скорее, сладостное предчувствие.
Оно зарождалось где-то в груди, затрудняя дыхание, тихо сползало, закручивалось в животе медленными, плавными кольцами, проникая гладкими отростками в ноги, вызывая болезненную слабость, почти обморок. И когда, казалось, она уже не в силах была шевельнуться, ее рука сама собой ухитрялась всплыть в воздух и сначала скользнуть по его волосам – только лишь для того, чтобы ощупать широкий, морщинистый, защищенный толстой кожей лоб, наткнуться легким, продольным прикосновением на глаза, воздушно, едва касаясь, захватить веки, потянуть их вслед за пальцами вниз, чтобы они прикрыли своей тонкой, пластичной завесой тихий, просящий взгляд.
Он понимал ее прикосновение как призыв, и тело его тут же касалось ее тела, окружало, сдавливало, она ощущала его повсюду – на лице, груди, животе, на бедрах, ногах.
Несколько раз она чувствовала, что Влэд плачет, особенно когда она долго не приходила к нему, неделю или больше. Влага, слишком обильная, слишком мокрая для нескольких скудных капель, расползалась по коже, смазывала, липла везде, где разрывались в мелких поцелуях его губы.
Один раз, когда все уже закончилось и истома растворилась, растаяла в недрах расслабленного, усталого тела, Элизабет, уже погружаясь в накатившую дремоту, все же спросила его про слезы.