– Гд е ты? Что с тобой? – неслось из трубки.
– Я не могла. Не могла пойти туда. Я не могла видеть его. – Губы Элизабет шевелились, двигались, силились выдавить из себя что-нибудь, кроме обрывков дыхания, кроме мелких, липких брызг.
– Гд е ты? Где ты? – разрывалась трубка.
«Его, наверное, выселят из гостиницы за такой крик», – почему-то подумала Элизабет, и видимо, эта отвлеченная мысль на мгновение остановила истерику.
– Я в «Зеленой бочке», на Мэйн-стрит… – но дыхание тут же закончилось, голос перехватило, его снова залило влагой.
– Да-да, я знаю, я сейчас там буду. Жди меня на улице! – еще громче прокричала трубка. А потом, пока рука пыталась зацепить трубку за железный крюк, из нее все еще ползли извивающиеся, прерывистые гудки.
На улице истерика спала. Слезы по-прежнему лились, но как бы сами по себе, Элизабет, полуприсев на каменную ограду, стирала их с лица рукавом – усталым движением, бессильным остановить катящиеся одна за другой капли. По улице неспешно, будто на прогулке, катили машины. Одна из них почему-то затормозила напротив, остановилась. За двойным преломлением – застоявшихся, остекленевших в глазах слез, потом уже бокового стекла машины – Элизабет не смогла разглядеть лица, но ей показалось… вернее, она почувствовала, что кто-то пристально смотрит на нее.
– Чего уставились, кретины? – прошептала Элизабет.
Потом она подумала, что, наверное, странно выглядит – плачущая девочка поздним вечером на центральной улице небольшого благополучного городка. Как бы полицию не вызвали. Элизабет снова смахнула рукавом слезы, будто дворник на ветровом стекле автомобиля во время дождя, и, соскочив с ограды, прошла ярдов десять вдоль улицы, против движения, подальше от назойливой машины.
Наконец она увидела Рассела, он шел торопливой походкой по тротуару. Последние шаги он почти пробежал.
– Что случилось, почему ты здесь, Лизи? – повторил он слово в слово свои телефонные вопросы. И добавил: – Почему ты плачешь?
Видимо, от участия, от заботы этого большого, взрослого человека где-то на подступах к горлу открылся еще один, возможно последний резервуар, и слезы покатились из ее глаз с новой силой. Рассел взял ее за руку, погладил, пытаясь успокоить. Элизабет снова смахнула рукой тяжелые, крупные слезы, сглотнула, пытаясь протолкнуть застоявшийся комок поглубже вниз.
– Я не могу… домой, – она тоже стала повторяться. – Я не могу видеть его. Меня от одной мысли тошнит. Я умру, если лягу с ним в постель. Я умру прямо там, на месте.
Она сделала глубокий вздох, отгоняя подступившую тошноту.