А потом взрыв, мощный, пронизывающий: в глазах, в ушах, в голове, в сердце – ярчайший, абсолютно белый, лишь на самых кончиках лучей язычки желтоватого. Такой яркости она не чувствовала никогда, так, наверное, бывает, если забраться в середину солнца. Только совсем не жарко, наоборот, холодно, можно окоченеть. И в нем, во взрыве, в каждой его частичке – бессчетное количество маленьких взрывов, и они заполняют ее всю, абсолютно ничего не оставляя. Так что когда взрыв стихает, остается лишь одна черная, ничем не заполненная пустота. И ничего, кроме нее. Пустота тянется долго, очень долго. Так долго, что даже время перестает существовать. До тех пор, пока не раздается еще один взрыв, равный по силе прежнему, а потом и он переходит в мрак и пустоту.
Взрывы продолжали происходить, они стали подсвечиваться цветами – голубоватым, розовым, желтым, фиолетовым, словно груда бриллиантов сверкала в ярком световом потоке. И от того, что до взрывов и после них все заполняла пустота, яркость следующей вспышки была восхитительной и подавляла мощью и красотой.
Оказалось, что можно жить без мыслей, без памяти, без чувств, даже без времени, даже без пространства, – полностью уйти в себя, погрузиться, стать замкнутой черной дырой, блаженствовать в бесконечном спокойствии пустоты, накапливая силы. С тем, чтобы выплеснуть их все без остатка навстречу новому ярчайшему взрыву, страдать внутри его, восхищаться его бесподобной красотой, немыслимой в живой природе, отдавать себя ему, растворяться в нем, исчерпаться, истощиться до полной прозрачности. И вновь впасть в пустоту, провалиться в ее бестелую, бездонную, успокаивающую нирвану и покоиться в ней, невесомой, накапливать силы, наливаться соками, энергией, желанием. Только для того, чтобы снова выплеснуть их в новой неистовой вспышке и снова раствориться в ней без остатка.
Такого счастья, такого блаженства не бывает в природе, не может, не должно быть. Но они были – и счастье и блаженство – именно потому, что вышли за рамки природы, стали ее отрицанием, противоречием. Стали параллельным существованием, тем, что находится за пределами реального мира.
И ничего, кроме них, больше не нужно – ни желаний, ни потребностей, ни примитивной пищи, ни воды, ни даже воздуха. Она, Элизабет, стала замкнутой системой, входящей в себя и заканчивающейся собою.
Первым вернулось пространство: не то запутанное, трехмерное, которое всегда приводило к сложностям, а простое, понятное. Оно было совершенно плоским, лишенным вертикальной составляющей, и оттого удобным, легко подстраивающимся под желания. Во всяком случае, под то, что от них осталось.