Пространство колебалось, принимая гибкие, замысловатые формы, как если бы прозрачное стекло повесить горизонтально в воздухе и капнуть на него густым оливковым маслом. Стекло бы колебалось в воздухе, балансируя в нем, а капли, растекаясь, постоянно меняли бы форму, плавно изгибая очертания, то выпячиваясь округлыми частями, то наоборот, втягиваясь внутрь полусферами.
Так же выглядело и пространство. Сначала оно казалось черно-белым, вернее темно-белым, вернее серым, но потом в нем начали появляться цвета: тоже слабые, сглаженные, они совершенно не раздражали, просто их приятно было чувствовать внутри себя.
Следующим после пространства стало возвращаться время – тихими теплыми толчками. Оно оказалось не постоянным, как прежде, не непрерывным, а имело вполне ощутимые начало и конец. Когда время заканчивалось, снова наступало безвременье, плоскость пространства колыхалась сама по себе, а затем время наступало снова – новым, тоже округлым куском.
А еще оно двигалось неравномерно – могло замедлиться, почти остановиться, стать тягучим, ленивым, извилистым. А могло ускориться, набирать стремительность, стать плотным, жестким и совершенно прямым. Собственно, оно вело себя как пространство, оно само стало дополнительным пространством, но неравномерным, неоднородным. Если пространство выглядело плоским, то время было, как свернутая трубочка, и уходило само в себя слоями, в которых невозможно было разобраться.
Потом на плоскости пространства стали появляться пятна, очертания, они приобретали форму, обрастали тенями, но прежде чем удалось их определить, возник звук. Он, как и пространство, возник не снаружи, а изнутри, и надо было прислушиваться к нему, сосредотачиваться, что было сложно после бесконечной, бесчувственной нирваны.
Но звук требовал, он вибрировал, выделяясь отдельными тонами, оказалось, что звуки составляют слова, они наверняка имели значение, в них без сомнения был заложен смысл. Раньше Элизабет умела разбираться в смысле слов, но теперь ненужное умение атрофировалось, раскололось на куски, и его надо было обретать заново.
– Дина, – наконец пробилось ее имя и тут же повторилось: – Дина, Дина. Ты слышишь меня? Чудесная Дина. Тебе хорошо. Тебе чудесно хорошо. Ведь так?
А потом появился другой голос, тоже изнутри, его понимать было значительно легче, женский голос – тихий, спокойный, умиротворенный, в нем отчетливо проступало счастье.
– Да, – ответил он.
– Вот видишь, как чудесно, – снова проговорил мужской голос. Он казался ласковым, но в то же время твердым и совершенно уверенным. Во всем уверенным. – А будет еще лучше, будет божественно хорошо. Так хорошо, как еще никогда не было. Ты веришь мне?