Виктор ничего не утверждал, но легко разносил в пух и прах все мои модели. Во-первых, говорил он, художник не разрезает розу — она уже дана нам разрезанной. А тот, кто ее фотографирует или рисует — он, напротив, собирает обрывки, старается сделать так, чтобы цветок увидели другие. А увидят они или нет — роза все равно останется; также, как передача «Очевидное-невероятное», которая идет сейчас по телеку независимо от того, включен ли наш приемник. «К тому же», добавлял с улыбкой Виктор, «ты-то ведь помнишь, что было на фотке, пока ты ее не разрезал — значит, тебя можно подвесить за ноги и все узнать.»
Наши споры всегда заканчивались подобными шуточными компромиссами, тем более что при появлении у нас новой интересной фотографии мы не вдавались в детальные разборы, а выражались невразумительными фразами типа: «в ней что-то есть», «эта как-то нервознее предыдущей», и так далее.
В этот раз Виктор собрал необычный урожай — коллекцию причудливых пятен, разводов, наложенных друг на друга изображений и других «браков», неизбежно возникающих в работе любого фотографа. Наиболее эффектно смотрелась черно-красная клякса, которую Виктор и сам выделил среди других — она была повешена на стену над его рабочим столом. Это было то самое «что-то есть», с которым я сразу же согласился, но ничего не смог добавить. Однако мне тут же пришла в голову интересная идея для продолжения нашего спора:
«Ты прошлый раз сказал такую вещь: я помню, что было на фотке до разрезания. Мне сейчас представилось, что роза действительно может где-то оставаться — но уже не на фотографии! Как в той сказке о голом короле: платье было не из материи, а из рассказов ткачей. Но заметь — самого платья все-таки не было!»
Виктор произнес «хмм...», закурил и откинулся в кресле, глядя в потолок с отрешенным видом. Я знал, что сейчас он выпустит дым, резко выпрямится и с усмешкой выдаст мне контраргументы. Он всегда делал так, не задумываясь надолго, и потому наши беседы больше походили на веселый пинг-понг, чем на занудную шахматную партию — что лично мне всегда очень нравилось. Но случилось другое: в лабораторию заглянул какой-то низенький человечек, Виктор поднялся и вышел в коридор. Через минуту он вернулся, и поморщившись сказал, что нужно съездить по делам. Не подожду ли я минут сорок? Я согласился, тем более что виделись мы редко, а в моем рюкзаке лежала «Игра в классики», и скоротать сорок минут не представляло труда.
Виктор собрал «кейс», показал мне полку шкафа, полную журналов, и уже почти ушел, но потом вернулся и вынул из сейфа толстый конверт.