Но это было не простое видение, не крепость и не памятник во имя имперской гордости. Это был единственный в своем роде храм, возведенный, чтобы свидетельствовать о могуществе бога. Согласно легенде, пока стоит храм, город Солнцерожденного не падет, а его род не прервется. Его потомкам, еще не родившимся на свет, здесь обещаны защита и покой.
Сареван стоял возле окна, прислонившись к раме, и глядел на черную башню. Даже в столь ранний час, когда первые лучи Аварьяна едва окрасили небо, кристалл сиял так сильно, что мог ослепить человека. Сареван не мигая уставился на него. Единственное, что у него оставалось, так это умение смотреть, не сощуривая глаз, на режущий свет солнца. Прежде он мог пить этот свет как вино, чтобы его тело служило ему в течение многих лет.
Теперь это был просто свет, яркий, но не раздражающий глаза. Земля стала всего лишь землей, прекрасной, но бессловесной, воздух — всего лишь воздухом, простым и скучным, напитанным ароматами лета. Живые существа, в том числе и люди, стали всего лишь телами, внешней оболочкой, и не более: руки, голоса и глаза, в которых не отражалось ничего, кроме его собственного лица.
Юлан прижался к нему и замурлыкал. Сареван взглянул на него: серый мех, гибкое кошачье тело, узкие зеленые глаза. Понимая печаль своего хозяина, бессловесная тварь старалась утешить его как могла. Он Посмотрел на свои пальцы, зарывшиеся в густой мех. Они были очень тонкими. — Завтра, — сказал он, — я прикажу принести мой меч. Его голос, как и глаза, изменился мало. Он звучал почти так же, как до болезни.
Сареван выпрямился. Ему пока еще не хватало сил, но он уже мог стоять и ходить, а все остальное возвращалось к нему достаточно быстро, чтобы изумить простого человека. Он сделал несколько шагов. — Мой господин звал меня?
Сареван, захваченный врасплох между окном и дверью, чуть не упал. Он напряг ноги, его лицо застыло. Это нервное юное создание в белой форме не было ему знакомо. Новенький, судя по его виду, только что прибыл из семейки какого-нибудь вождя дикарей, живущих в пустыне.
Сареван никогда не мог понять, как ему это удавалось: наверное, это была вспышка разума, и только, но в результате он всегда узнавал имя незнакомца, его происхождение и бегло прочитывал мысли, которые невозможно было скрыть от его силы. Он делал это, сколько помнил себя, по велению инстинкта; так при первом знакомстве человек оценивает другого, лишь мельком взглянув на него. И сейчас Сареван снова поддался инстинкту, потому что еще не научился сдерживаться. Почувствовав на этот раз пустоту, а вслед за тем резкую боль, он почти обрадовался.