– Бьют вслепую, – прошептал Острейко. – Тоже перепугались.
– Меня прямо мутит, до того курить охота, – вздохнул Наруг. – Ну, взялись за весла!
– Теперь уже можно, – согласился рыбак. – Только не поднимайте весла над водой…
Едва они причалили, как кусты раздвинулись и несколько фигур появилось на берегу. Им помогли втащить лодку.
– Спугнули вас? – узнали они голос поручика Качмарека. – Ничего не вышло?
– Вышло. Доставили «языка», – шепотом отвечали солдаты, которые несли связанного пленника.
– Развяжите ему ноги, – перевел дух Наруг. – Пусть сам идет, нечего с ним нянчиться! Он должен нам ручки целовать, что свое отвоевал. Теперь он в плену. Ему повезло: уцелел!
Вначале они поднимались по тропке, потом шли по лесу. Солдаты, сопровождавшие их, расспрашивали, как все происходило… Тяжелые капли падали с веток, мокрые листья гладили их по лицам. Это тоже было приятно.
В землянке при свете коптящей лампы они «распеленали» немца, стащили с него брезент. Он вытаращил на них глаза, тяжело дыша широко открытым ртом.
– Ты что, самолет сбил, Наруг? – недоумевал поручик. – Это же летчик. На нем мундир Люфтваффе.
Потом он приказал пленному выложить на стол документы. Заглянув в удостоверение, Качмарек вслух прочел:
– Офицерская школа. Латают фронт чем придется. Видно, немцев крепко прижало. Чистая работа, Наруг!
– Служу родине, гражданин поручик, – обнажил он в улыбке некрупные зубы.
Когда они сидели уже в своей землянке и выливали воду из сапог, Залевский нагнулся к Острейко и доверительно спросил:
– Очень боялся? Ведь ждать страшнее всего…
– А ты?
– Я нет. – Он молодцевато тряхнул головой, хотя все, да и он сам, знали, что это неправда.
– Вы что-то долго там возились, – вздохнул Острейко.
– А я, по правде говоря, боялся, – неожиданно обратился к Залевскому Наруг, – что тебя стукнут… И я бы потом всю жизнь упрекал себя… Конечно, когда-то надо начинать, но мне не хотелось, чтобы этот грех оказался на моей совести…
Наруг говорил серьезно, без насмешки, но Залевский разозлился: «Чего ему надо? Ведь он видел меня в деле, убедился, что я не трушу. Кажется, я вовремя пришел ему на помощь».
Он машинально досуха вытирал тряпкой свой автомат, чтобы пятна ржавчины, похожие на запекшуюся кровь, не выступили утром.
Наруг подошел к нему, взял у него из рук оружие. И, показывая на зарубку, вырезанную на прикладе, спросил с издевкой, словно пожалел о недавней искренности:
– А того, второго, которого прикончил этой ночью, не запишешь на свой счет?
– А ну тебя к чертям! – буркнул Збышек и вырвал у него оружие. Повернувшись спиной к капралу, он водил тряпочкой, пропитанной маслом, по металлу.