- Что ж не купил еще? А ну, как впрямь сгорит! Или другой купит.
- Другой не купит. Слежу. А насчет пожара старик говорит: Бог не без милости. Нет, вот что. Нельзя у старика сразу ничего купить. Ни на полтинник. Меня уж учили. Самоваров пятнадцать двухведерных с ним выпить надо, ну наливочки тоже. У нас, говорит, не лавочка; патент не плачен; как так первому встречному! А с добрым приятелем зачем не поменяться. На деньги не охоч, меняться любит. В нашей церкви есть для него занятное кое-что. Вот теперь попа обхаживаю. Главное, чтоб без огласки.
Обедали в круглой комнате верхнего этажа. Над круглой залой комната, в тех же стенах.
- Жуткая комната. Кажется, встанешь, потолок в темя пристукнет.
- Да. Мы детьми здесь обедали и чай пили. А жили вон там.
Замолчал Виктор. И не ел. Смотреть стал прямо и не моргая. Будто через стену смотрел в те маленькие комнатки.
- Слушай! Что ты мне говорил про картину? Пишешь?
- А... Да. Портрет.
- Портрет? Ну? С кого? Женщина, конечно...
- Не то. Обещал. Давно.
- Что обещал? Что давно?
- Так. Тебе не интересно.
- Фу ты! Говори толком. Да что тут. Эту вот птицу доем, и марш. Показывай. Впрочем, готово!
Ножку индейки в солонку ткнул, в карман бутылку вина, под руку салфетку.
- Забирай стаканы. Идем! Где тут маэстро работает?.. Послушай, опять ты как мокрая курица. Очнись. Ты не в смокинге.
- Идем, пожалуй. Только мало сделано.
По крутым ступеням спускались. Коридор. Опять ступеньки. Наверх.
- Подержи-ка.
Стаканы Степе передал. Ключ из кармана на цепочке. Висячий замок отпер тремя поворотами звонкими.
- Ну, входи.
Вошли. И Виктор дверь за собой притворил, задвижкой медной тяжелой щелкнул.
- Свят-свят-свят! Ты бы хоть предупредил.
Чуть побледнел Степа Герасимов и рассердился. Ногу индюшки грызя, а салфетку выронил, перед мольбертом стал, от того, от воскового отвернувшись.
Комната, куда вошли, большая. Большое окно под низким потолком. Диван, стул. На кресле у окна, голову откинув, ноги протянув на скамеечку, сидел тот, восковой, недвижный. Руки его, на подоконник положенные-брошенные, пальцами лишь жутко похудевшими - а суставы как звенья цепи - говорят-молчат о своем устремлении туда куда-то, за это окно.
На голове воскового человека парик. Черные волосы. Черные усики чуть. И отрок, и старик. Бархатная курточка на нем, ноги пледом прикрыты синим. И страшен желтый некрашеный воск лица над темно-красным бархатом.
Везде на стенах комнаты и на стойках, кнопками прикрепленные фотографии, увеличенные и очень маленькие. И группы. В угол свалена зеленая глина; и мятые засохшие куски и потрескавшиеся маски. Много. Почти все разбитые.