Поставив на тумбочку опустевшую чашку, Павел взял тяжеленный фолиант с полки, перелистал. Книга как книга… Толстая, плотная бумага, явно рассчитанная на века. На форзаце и титуле детские каракули, рисунки. Это успела приложить руку младшая сестра Павла. Когда готовился сдавать кандидатский минимум, Павел прочитал "Капитал" с пятого на десятое, этого оказалось достаточно, чтобы понять: эту книгу надо либо зубрить наизусть, либо вообще не открывать. Книга, абсолютно лишенная логики построения текста. Так же, как и все литературные творения Ленина. Сдав кандидатский минимум, Павел через неделю не мог вспомнить, о чем же та или иная его работа? К тому же казалось ужасно смешным, зачем ему, биологу, все эти знания? Он не собирался делать революцию, даже не собирался реорганизовывать РАБКРИН… Как помнил Павел, дед тоже относился к партии весьма спокойно, даже равнодушно, хоть и членствовал в ней то ли с двадцать пятого года, то ли с тридцать пятого… И завещать Павлу "Капитал", мог только из своеобразного юмора. Но дед уже годам к восьмидесяти растерял свой юмор. Так что, завещание этого фолианта Павлу, было делом жутко загадочным.
С фолиантом под мышкой он прошел на кухню, налил еще чашку чаю и, прихлебывая мелкими глотками, принялся перелистывать фолиант страница за страницей, внимательно приглядываясь к каждой букве. Была одна очень старая система шифрования, простая, но достаточно эффективная: в букве, либо под буквой, накалывать иголкой чуть заметную дырочку. Главное, выловить все буквы с наколками, а там можно и текст прочитать. Но и после второй чашки чаю, он не нашел ни единой буквы с дыркой.
Захлопнув книгу, Павел проговорил:
– Да-а… дед, ну и задал ты мне задачку! И на кой черт тебе было завещать мне этот фолиант? Ты ж прекрасно знал, что не интересуюсь я историей партии. Даже больше, меня с души воротит от этой истории! Вспомнить только экзамены по научному коммунизму… Одно слово; ловля черной кошки в темной комнате, при этом заведомо знаешь, что ее там нет…
Поставив книгу обратно на полку, он взял рукопись, и пошел во двор. На сей раз для более равномерного распределения загара по всему телу, следовало солнцу подставить спину. Он расстелил на старой панцирной сетке старое барахло, которым Анна Сергеевна во время заморозков укрывала грядку с огурцами, и улегся на живот. Писать, лежа на животе, было сущим мучением. Но красота требует жертв, и он стоически переносил неудобства, да и сюжет вскоре захватил его и понес с бешеной скоростью. Правда, приходилось время от времени подниматься и вставать под душ, но от этого работать было только приятнее.