И Он поймал его на этом. Нырком ушел вниз от стволов, которые сразу же следом совершили тот же маневр, и прежде чем плюнули огнем, сунул Громобой между ног Полорогого и, отжимаясь ногами от дверного косяка, рывком развернул Монстра вдоль оси, заставляя его невольно нагнуться вперед. А потом просто ткнул ребром ладони, обрушился всей тяжестью тела на железный затылок, на милые голубые глазки. И Монстр, желая сохранить равновесие, пробежал, стреляя в пол, несколько шагов, выбил часть окна, подоконник и стенку под ним, вывалился наружу в грохот, стенания, море огня. И тогда Он выпрыгнул следом, уже окончательно задыхаясь от пыли и дымы. Уклонился от шипящих, протянувшихся откуда-то сверху голубых лучей, упал за ограждение, пополз, чувствуя рядом невыносимый жар, шипение, ужом нырнул в подземный переход и побежал.
Он бежал в темноте к далекому квадрату света. А сверху все гудело, топало, выли сирены и жужжали машинки. Бежал и молил Бога, чтобы на этот раз Монстры не оказались проворнее. А когда выскочил у нависающей стены рынка, то преследователи находились еще на середине дороги. А из боковых улиц показывались новые фигуры, но даже не стреляли, уверенные в своем преимуществе, а как тренированные бегуны, ловко перепрыгивали через препятствия.
И вдруг Он понял, что пока у него в руках Громобой, никто не собирался и не собирается его убивать. Просто его почему-то хотят загнать в рынок, на это раз окончательно без всякого шанса выбраться. И теперь Он попался даже не глупо, а сверхглупо, и не потому что имел дело с тупыми Наемниками, а потому что все было заранее предначертано — и Дануте, и ротозеи-жандармы, и неуклюжий Полорогий в магазине. И больше уже ничего не будет, ни города, ни Сирен, ни той свободы, к которой привык, ни даже этой странной женщины, так настойчиво заманивающей его по доброй воле в ловушку. И непонятно, чья взяла в этой странной игре, в которой, как в жизни, никто ничего не мог ни понять, ни объяснить. И тогда Он развернулся и стал стрелять.
Он успел выстрелить всего два раза: в того Наемника, который прямо на ходу начал превращение, и в следующего, у которого тоже кончилось время. И уже пятясь и ощущая спиной шершавую стенку рынка, смог увернуться от первого набегающего Монстра и свернуть прикладом Громобоя полмаски второму. А потом его просто смяли железные тела, и Он почувствовал, что опрокидывается и летит кувырком, а на него наваливается темнота и беззвучие.
***
Снаружи ничего не было.
Ни города, ни домов.
Было две стены, как внутренности матрешки, как пригнанный затвор — «клац-клац», отвечающие странным образом на ворох мыслей или, вернее, на внутреннее безмыслие, ступор по неуловимому алгоритму чьей-то прихоти, пьяной лавочке суверена. И там, за этой стеной, вдруг проявилась тень, и до сонной, вялой жути, до ночного липкого кошмара обязательно надо было посмотреть, что это за тень — чем-то знакомо-отталкивающая, как приворотное зелье, как несточенный боек, как штык в горле. И стоило толкнуть дверь и сделать шаг туда, где ждали и выглядывали из-за белой занавески, как справа выплыло невидимое, но присутствующее, скрытное, но дружелюбное, вечное, но влекущее — легко, но настойчиво потянуло в сторону, приподняло, так что стали видны дома и зелень парков между ними, и потянуло, потянуло и увело…