- Кто пустил? Зачем пустили? Сказано уж... Что вы со мной делаете? Уморить вы меня хотите... Уморить!
- Тише, Макар Яковлевич. Ради Бога, тише! Слышат они...
- И пусть слышат. Не хочу, чтобы этот голодранец в моем доме...
- С визитом... День вашего ангела... Визит... Необходимо...
- Кто сказал, что необходимо? Кто сказал? Кто сказал? Какой дурак? Пусть бы одна приехала, коли необходимо. Нет! И этот притащился... Шушера...
-...Зять...
- Не зять, а дурак. Ну, скорей вы там с ними, коли уж пустили, коли не я в доме хозяин. Из-за всякого прощелыги взаперти мне в спальной сидеть... Уйду я из этого дома...
- Макар Яковлевич, успокойтесь. Вам вредно. Вот капель выпейте... Да не плачьте вы...
Руками замахал, на кровати сидя. Вышла, цепочку на груди дергая. Дверь плотно притворила.
В гостиной навстречу ей поднялись с кресел молодые. Первая Зиночка подошла. Поцеловались молча поцелуем кратким. Неловко в сторонку откашлявшись, подошел Андрей Андреевич Пальчиков. К руке Раисы Михайловны губами почтительнейше прикоснулся.
- Здравствуйте, мамаша. Поздравляем, мамаша.
Вздрогнула чуть Раиса Михайловна. Сказала:
- А Макару Яковлевичу нездоровится. Извиняется...
- Мы слышали... То есть, я хотел сказать... нам говорили...
Опять кашлянул в сторонку, рукой рот прикрыв.
В полусвете золотой гостиной сидели. Лакей по пушистому ворсу ковра неслышно вошел. На золоченом подносе три чашки. Заморгала часто Зиночка, когда перед ней в черном фраке молчащий склонился. Никогда она здесь, в комнате этой золотой не сиживала, а кофе вообще не пила. Но чашку взяла теперь. Отказался сначала, но потом тоже взял Пальчиков.
- Ну как вы...
- Ах, ничего, мамаша, славу Богу...
- Да, слава Богу, мамаша...
Помолчали.
Близорукий взор, за последние месяцы ставший упорным, устремила Раиса Михайловна на зятя. Вспотевшее лицо его противно ей стало. Но не могла глаз отвести. Зиночка голосом перепуганным, сразу осипшим:
- Мамаша, вам нравится мое новое платье? Вы не видали...
Правой рукой кружево оправляла. А в левой дрожала-звенела на блюдце чашка.
- Что? Что? Какое платье? А? Да, да. Хорошенькое...
Взор свой, ставший упорным, немигающим, перевела на дочь. И пуще зазвенела чашка.
- Поставь, Котик... - прошептала мужу, чашку подавая, Зиночка.
Вздрогнула опять Раиса Михайловна. Губы зашевелились.
- ...Котик...
- Что, мамаша?
Не ответила. На дочь глядела, сощурившись. Томилась Зиночка, прислушиваясь к шороху вороненных часов, лежавших в белом жилете мужа. А тот, украдкой достав платок, вытирал руки, поглядывая на потолок, где крылатые мальчики в медальонах беззвучную музыку вели нескончаемую и на лютнях, и на арфах, и на флейтах.