Макаровичи (Рукавишников) - страница 3

Думает Надя:

- Дождусь.

Упрямая вглядывается в редеющую на сходнях толпу. И вдруг обида ли, страх ли.

- Allons![2]

Обрадованная тас1ате едва поспевает. Думает Надя душою вечерне рыдающая:

 «Там ведь он. Из Марселя письмо с этого дурацкого «Императора» прислал».

Напечатанное на конверте изображение стального «Императора» вспоминается. Вечернее небо красное и там, и здесь страшит.

«Что Витя первым с «Императора» не сбежал? Брат тоже... К черту Витьку!»

Идет упрямо-спешно. Подпрыгивающая походка задыхающейся madame тешит злобу. Дрогнула. Чуть не остановилась:

«А вдруг не приехал. В Марселе... Да нет же! Конечно...»

- Надя! Надя, стой!

С кормовой палубы «Императора» серой шляпой машет.

Ужели брат? Усики над смеющимся ртом. Синий костюм. Не он и он.

- Bon soir[3], madame Jolie! Да стойте же вы...

Сквозь улыбчивую радость новый страх. В болезнью подкошенной Надиной душе белые женщины дум-мечтаний в пляске хороводной свились. Думала:

«Не похож. Страшный. Не нужно бы. Зачем приехал...»

- Какая ты хорошенькая!

- А ты совсем monsieur стал.. Усы откуда?..

- Это затем, чтобы всем видно было, что мне девятнадцатый год на исходе. А кикимора твоя ничуть не постарела.

- Тише ты!

- Разве ты ее русскому языку обучила?

Это он шепотом испуганным.

- Да нет... Я так...

- Чего же тогда... Ну! В твой отель. Только, чур, пешком. Ноги бегать хотят. А лицо у тебя смешное. Прическа вот...

- А ты думаешь ты не смешной?

- Ха-ха!

- Рассказывай лучше, как ты из крепости бежал.

- Подкоп! Подкоп! Сразу не расскажешь. Комендант Макар Яковлевич неделю бушевал. Но maman была подкуплена. Здорово работала. Гимназию кончил. Нервы расшатаны. Отдых необходим. Врачи. А тут сестра кстати за морем. Одно к одному. А ты, однако, совсем здорова. Зря дядя Сема в постные дни по тебе слезы льет.

- А он все по постным дням тоскует?

- А то как же!

- И каждый вечер в крепости?

- С восьми до половины двенадцатого. Ежедневно.

- У самовара?

- У самовара.

- А комендант все ужинать оставляет?

- Еженощный спор в прихожей.

- И сердится?

- Ты, говорит, поужинай, Сема. Я, Макар, не ужинаю теперь. А ты, говорит, поужинай; ведь, раньше ужинал. Да я уж отвык. А ты, кричит, опять привыкни; что тебе стоит! Да мне рано вставать. Ну, это дело; только все-таки поужинай.

- И ровно десять минут?

- Ровно. Вынет дядя Сема часы. Ах, уж без двадцати! Шубу запахнет и в карету.

Далекой безбоязненной усмешкой кривятся губы Надины. Рядом с братом по набережной нейтральной страны идя, воспоминанием зловещим ново-спокойно улыбаясь, говорит, дразня себя:

- А по постным дням?

- А по постным великая скорбь самоварная.