Рамунчо (Лоти) - страница 2

Рамунчо быстро, легко и уверенно поднимался в гору. Он был еще совсем мальчишка, готовый, как и все маленькие горцы, забавляться срезанной по дороге веточкой, тростинкой или камешком. Воздух становился холоднее, природа суровее, сюда уже не доносились напоминающие скрип ржавого колодезного ворота крики куликов над текущими внизу реками. Юноша пел одну из тех протяжных старинных песен, что еще не забыты в затерянных в горах селениях, и звук его свежего голоса улетал вдаль и таял в тумане, дожде, мокрых ветках дубов под все более плотным и мрачным пологом одиночества, осени и ночи.

На мгновение он остановился, чтобы взглянуть на медленно ползущую внизу телегу, запряженную волами. Погонщик тоже пел, спускаясь по узкой каменистой дороге в уже окутанную ночным мраком лощину.

И вдруг за поворотом, в гуще деревьев, телега исчезла, словно поглощенная пропастью.

Внезапно тревожная тоска, необъяснимая, как и все порой охватывавшие его сложные чувства, сжала сердце Рамунчо, и он, слегка замедлив шаг, привычным жестом натянул козырьком на глаза, живые, серые и очень нежные, край своего шерстяного берета.

Почему?.. Что ему эта телега и эта песня незнакомого погонщика? Конечно, ничего… И все-таки, представив себе, как исчезнувшая во мраке телега привычно движется к какой-нибудь уединенной ферме в глубине долины, он с ясностью ощутил всю безысходность крестьянской доли, навеки связанной с землей, с родным полем, всю безотрадность этой жизни рабочей лошади, только чуть медленнее идущей к закату и оттого еще более жалкой. И тут же душу его охватила смутная тоска по иным краям, иным тревогам и радостям, отпущенным человеку в этом мире; хаос тревожных и неясных мыслей, глубинные воспоминания и туманные образы внезапно всколыхнулись в недрах этой наивной и чистой души.

В жилах Рамунчо смешалась кровь двух рас, двух существ, отделенных друг от друга, если можно так сказать, бездной многих поколений. Дитя печальной прихоти одного из изысканнейших эстетов нашего безумного времени, он был записан при рождении как «сын неизвестного отца» и носил имя своей матери. Возможно, поэтому он порой чувствовал себя непохожим на своих товарищей по трудам и играм.

Он перестал петь и, задумавшись, уже не так быстро шагал по ведущей к дому пустынной горной тропе. В душе его вспыхивали картины другой жизни, других мест, яркие, великолепные, пугающие, непохожие на его теперешнюю жизнь, вспыхивали, трепетали, искали выхода… И, не находя его, неуловимые и необъяснимые, обрывочными, бессвязными, расплывчатыми образами терялись во мраке…