Он улыбнулся.
— Не так будто бы говорят те, что любят.
— А как? — машинально спросила она.
— Не знаю, а только чует сердце мое, что не так. Вот я, правда, люблю тебя и принес тебе радостную новость, отрадную весть.
Сердце тревожно, но вместе с тем радостно забилось у Марьи Даниловны.
— Что такое? — спросила она, задыхаясь.
— Уговорил наконец, — коротко ответил Никита Тихонович.
— Уговорил? Когда? Кого уговорил? В чем уговорил?
— Наталью Глебовну. Больших трудов это стоило мне, и много слез пролила она.
— Да к чему уговорил‑то?
— Уйти в обитель.
Сердце Марьи Даниловны упало.
— Ей было больше всего жаль расстаться с ребенком. Ну вот, скоро, скоро, люба моя, будешь ты моей пред людьми и перед Богом. И станем мы здесь жить и поживать, детей наживать и скоротаем чинно и мирно наши дни в нашей усадьбе. Но ты будто не рада, голубка моя? Лицо твое печально, как прежде, и улыбка не сходит на уста.
— Никита Тихонович, — проговорила Мария Даниловна, стараясь задушить злобу, подымавшуюся в ее груди, — я рада, очень рада, только прошу тебя, повремени. Повремени малость…
— Повременить? — удивленно воскликнул он. — А зачем бы это?
— Куда нам торопиться? Наталья Глебовна может ведь еще и раздумать!.. — не зная, что сказать, чтобы смягчить свое неосторожное слово, проговорила она.
Они повернули обратно и пошли по направлению к усадьбе.
— Вот этого‑то я и боюсь.
К ним навстречу шла Наталья Глебовна, с печально опущенною головой, с заплаканными глазами и с ребенком на руках. Она подошла к ним.
— Тебе сказал Никита Тихонович о моем решении? — спросила она у Марьи Даниловны.
— Сказывал.
— Возьми же дитятю. Отнимают тебя от меня, крошка моя золотая! — и она страстно и порывисто поцеловала ребенка. — Возьми его, возьми, не нянчить уж мне его более.
Но Марья Даниловна отстранила рукой от себя ребенка.
— Отдайте мамке… — сухо проговорила она.
Стрешнев и Наталья Глебовна изумленно на нее посмотрели.
— Ты разве не хочешь поцеловать его? — спросила Наталья Глебовна.
— Не хочу.
— Почто же?
— Ах, оставь меня! — с досадой вскрикнула Марья Даниловна. — Я ненавижу детей…
Это было до того неожиданно и так дико прозвучало в ушах любвеобильной Натальи Глебовны, что она чуть не выпустила ребенка из рук.
— Как? — чуть слышно проговорила она. — Свое родное детище?
— Хотя бы и родное.
Наталья Глебовна, крепко прижав к своей груди ребенка, со страхом и ужасом в душе, быстро удалилась от них.
— Машенька, — укоризненно начал Никита Тихонович, когда жена его была уже далеко, — что ты за человек есть? Гляжу я на тебя и диву даюсь… Есть ли у тебя сердце? И как ты жить ухитряешься без него? Немало годов на веку своем прожил, и людей видел немало, а такой, как ты, не видал еще, никогда не случалось.