Вот проводит он Илью и хоть денек да погуляет в Кыръядине. Людей посмотрит да себя покажет. А как же! Пора. Место больно хорошее, этот людный Кыръядин. Остаться бы там совсем жить - нет, Федя бы не согласился, родина все-таки здесь. А вот погулять очень интересно. Девчонки там такие красивые… как разоденутся в праздник, ну прямо в пух и прах, да возьмутся за руки, да пройдут по широкой улице со звонкими песнями - эх, красиво-то как! И весело, и сердце отчего-то щемит. Прошлый год был Федя с матерью в Кыръядине, сам все видел. Парни тамошние в прошлом году еще не признавали Федю… А нынче - все, шалишь, брат, ни ростом он им не уступит, ни силой - если там на палках тягаться - нипочем не уступит! Не поддастся! Федя даже протянул вперед левую руку, потом правую протянул, сжал кулак: попробуй кто разжать! И ноги пружинят, во, земля гнется! Весной кинулись за лосем, и отца обошел, и лося взял, и когда отец нагнал - он уже половину туши успел разделать. Так-то. Конечно, батя не молодой, гнались за лосем целый день, и наст был не крепкий. Батя пришел и сказал: ладно, сынок, я это закончу, а ты костерок разведи. Выносили того лося из лесу - ого, как жилы набухли… Зато до сих пор с мясом.
Родовая их тропа прямо в охотничью избушку ведет; идешь, идешь, вдруг вековые ели отступают разом, и - вот он, их лесной домик. Еще шаг - и справа открывается баня. А слева - лабаз. Замечательное место: и от речки близко, на самом берегу, и красота вокруг нетронутая, и при любой погоде тихо здесь, только высоко над головой вершины сосен да елок откликаются ветру, раскланиваются на все стороны и шумят в поднебесье… У них с батей в верховьях Черью есть и вторая избушка, но та поменьше и без баньки. А баня таежному охотнику, что ни говори - великое дело, с устатку, а намерзнешься да умаешься до полусмерти, зверя гоняючи,- то и спасенье. Всяко бывает. Возле избушки Ильи не видно. Федя заглянул внутрь, подошел к очагу. На крючьях котелки висят, один с чаем, другой с супом, похоже, глухаря добыл Илья, для утки большевата птица. Чай уже остыл, а суп теплый - значит, с утра сварил и подался с удочкой на реку. Федя уже ладони трубочкой сложил, чтобы позвать Илью, но раздумал: нечего лес будоражить без особой нужды. Пусть Илья пока рыбку поудит, а он, Федя, воды натаскает в баньку да каменку растопит.
В баньке Федя сначала все осмотрел и потрогал руками, в порядке ли. Большое деревянное корыто, долбленое, цело, нигде не потрескалось. И чугун у топки, и большой котел на камнях - все в исправности. И пол, и верхние нары - кругом чисто, ни соринки. Отец и сам такой порядок блюдет, и его заставляет, это у отца строго. Что не сделаешь, батя своей жесткой ладонью по макушке погладит наотмашь, словно стриж крылышками по воде чиркнет на лету. За отцом, как говорится, не заржавеет… Оно и не больно, однако позорно: отец никогда без нужды руки не распускает, безвинного нипочем не тронет. Федя с ведром спустился к речке. Лодки у берега не было. Значит, Илья на ней подался. Конечно, окрестностей он не знает, а по воде не заплутаешь. А тут такое смешное место, Илья, поди, не сразу и в толк возьмёт: речка делает поворот, излучина версты две. Если по берегу напрямик идти, пеши, то шагов триста всего. Попетляет Илья, прежде чем сюда вернется… Федя успел натаскать полные котел, и чугун, и корыто, когда из-за верхнего поворота реки вынырнула лодка. Илья увидел Федю, радостно выбросил обе руки вверх: - Э-э-э! Фе-эдя! - Ау- у!Илья-я! - поднял он руку с ведром. Сдружила их дорога, ничего не скажешь, сдружила.