― Иди к себе, и не вздумай там истерику устраивать. Отец еще не спит. У него сердце, ему нельзя волноваться.
Все встало на свои места.
― Говорил я тебе: дура, ты дура и есть. ― шелестнул старческий смех. ― И сейчас не догадалась. Ну, ну…
Господи, куда смотрели мои глаза, где была моя голова! Вот уж действительно, как выговоришь эти волшебные слова: «мама», «папа», ― так считай все, никаких надежд за ними людей рассмотреть. Хорошие родители, плохие родители, повезло с родителями, не повезло с родителями ― тут все спецы. И про своих, и про чужих. А вот что это за люди такие, которых послала реальность тебе в родители. Что у них там за стенами пространства, которое мы называем «моя мать», «мой отец»? Кто знает, кто этим озабачивался? Кто изучал?
Эта женщина, которая стояла тогда на пороге, решая мою судьбу, она была такая же как я, или нет, это я была ее копия. И она знала это про себя и про меня и, отказавшись в себе от своей судьбы, до последних дней своих делала все, чтобы и я о своей не узнала.
Господи! Прости нас обеих!
Правда была еще интермедия. Приезжала мать Якова. Младшенький знал, где меня искать. И эта убитая горем, большая, неопрятная, громкая женщина, которая никак не соединялась для меня с Яковом, несколько часов плакала, смеялась, вспоминала, спрашивала, сетовала на судьбу и бесконечно сожалела, что я не беременна и у нее не останется внука от ее дорогого сына. Она собственно ехала ко мне в полной уверенности, что я жду ребенка, а иначе, почему такая спешка со свадьбой? Что я могла ей сказать, чем утешить? Вежливая кукла с моим именем и внешностью, могла только соблюдать приличия. Я проводила ее на вокзал, подождала, пока тронется поезд… и плотно, на тяжелый замок и глухой засов, думая, что навсегда, закрыла дверь туда, где был Яков, был мир, и была я.
* * *
― Что-то ты, Сонечка, совсем плоха. ― Иван сунул мне в руку бокал с безотказным средством от всех бед и болезней, и остался тихо сидеть рядом. Наконец-то я до конца разгадала послание, которое оставила мне моя обожаемая безумная музыкантша: все, что вошло в душу, остается там навсегда. На какие замки ни запирай, какие засовы ни ставь, ничто, никуда не девается.
― А знаешь, дорогая, они же все уверены, что мы с тобой уже давно… ― Иван как-то неловко, что совсем на него было не похоже, замялся. ― Я и сам не понимаю, а почему у нас с тобой никогда ничего? Что касается меня, то я всей душой, да и ты, по-моему, ничего против меня не имеешь.
Он говорил это, продолжая упорно смотреть в темноту, и мне казалось, что наши взгляды пересекаются там вдалеке, как пересекаются во тьме лучи прожекторов. И ничего в этом далеке не было, ничто нас там не ждало и все, что могло произойти происходило именно сейчас.