Так и молчали. В баньке жаркой, в клубах квасного пара, в разгоряченном истомном откровении, сунулся было Микулич с расспросом, а в ответ – смурной взгляд. Отстал – до горницы, до стола; там ждали уж грубые братины, посадским умельцем резанные, до края полные.
Распаренные, свежие уселись на лавки. Со двора сквозь пузырь, затянувший окно, доносилось приглушенное (не помешать бы старшим) пенье дружинников, взвизгивали девки, прижатые, видать, в закоулке, – и снова пенье.
По первому разу выпили, не стукаясь чарами. Изголодавшись по горячему, не щадил боярин заедков – на глазах таяли грудки шанежек творожных, пирогов с брусникою, паренной в меду репы. Изредка заглядывал Ондрюха, самолично затаскивал свежатину. В полумраке тихо светила лампада, выблескивая угол с божницею.
– А все ж, Якимыч, – вымолвил наконец воевода уже требовательно, – что стряслось-то?
Качнулся и пал набок неловко поставленный ковшик, узкая бледная струйка потекла по столешнице.
– Степь пришла, воевода. – Михайло сцепил руки, положил голову, словно невмоготу было удержать. – Степь, да не та, что ранее бывало! Лютое племя, татарове, упало с полуночи на пронские рубежи. Юрий рязанский со всею родней в поле супротив вышел, встал, да не сдюжил. А грудня[7] двадцать первого дня пали стены, и не стало Рязани. Татары же дале пошли, к рубежам володимерским.
Тяжко, истово осенил себя крестным знамением городовой.
– Избави Господь от напасти! Не слыхано, чтобы в зиму степь поднялась…
– То-то, не слыхано! Только не наши сие степняки, чужедальние. И не заступить дороги…
– Много нешто?
– Тьма…
– А князь что?
– А что князь?
Помолчали. Выпили, не закусывая.
– А у меня на Рязани-то свойственник был, – тоскливо вымолвил Борис Микулич. – Да и ты ж его знать должен: боярина Льва сынок. Цел ли?
– Коловрат-то? – Михайло Якимыч согласно кивнул. – Ведаю Евпатья. Добрый молодец. А баснями тешить не стану: никого вживе нет, пуста лежит Рязань…
– Так что ж князь-то? – не спрашивая, но словно требуя чего-то, выдавил хозяин.
– Эх, Микулич… Князя дело княжье. Седмица тому, за день, как мне путь лег, собралась Дума; до света сидели. Порешили раскидать дружину по градам… авось проредят орду на приступах; в поле все одно не устоять. Еремея помнишь ли?
– Глебыча? Кум мой…
– В Коломну послан.
– То добро. Еремей вояка цепкий, за так града не отдаст.
– И еще, Микулич. Княжичей старших князь тож по крепостям разослал.
– Дела-а-а…
Помолчали вновь. И опять – не закусывая.
– А казну княжью я тебе привез, почитай всю. Под оборону Божидара…
Поднял глаза – и наткнулся на острый взгляд хозяина.