Вариации на тему (Грицман) - страница 40

На первую страницу
словно зелёной пеной объятый, как на плаву.
Туда, куда звёздный Макар телят своих не гонял
и где статуя бредит о тех родных, кто пропал.
Банки, бутылки, беженцев и мазут
утром приносит прибой к другим берегам.
Спится сладко, когда знаешь: больше не позовут.
Не до тебя давно мёртвым твоим богам.

Новогоднее

За стеклом маета утомлённой метели.
Суета в пенно-рваных клочьях побега.
Ностальгический вид измятой постели,
где нет человека.
Дед Мороз, в новогоднем подпитье, в ошибках потерян,
наливает Снегурочке стопку на счастье.
Как душа человека, счастлив он и несчастен.
Снегу рад – словно манне в Египте евреи.
Так живём: полумесяц налился багрово,
Красный Крест побледнел, а звезда Вифлеема
в опустевшем соборе зияет сурово
над пустыми яслями,
где нет человека.

* * *

В. Салимону
Вот так и разбросаны мы
по гулкой глобальной деревне.
А может быть, из Костромы
придёт мне e-mail до востребования.
А может, посыльный войдёт
и чуткий мой сон потревожит.
Вдруг сердце замрёт-отдохнёт,
но всё же не биться не сможет.
С экрана мерцает глагол —
во тьме воплощённое чувство.
Живой, про себя, монолог,
и чай, чтобы было не грустно
вприглядку с луной на двоих.
Но бренно небесное тело.
Горчит на кириллице стих
в Америке опустелой.

* * *

Неслучайность – есть форма надежды.
Одежда зимняя, парадная:
джинсы да куртка, окурок во рту.
Так и не знаю, где я иду.
Идея любви или, там, близости,
по меньшей мере, близорукости
в некой осенней лёгкости, хрупкости,
но не в нежности, в мягкой резкости.
И до самой кости ранена!
Осень, и вправду осень!
В школу опять вставать рано.
Вот и спасибо за птичий язык
птиц, улетевших на лето в Левант
к соли, слезам и к сухим ветрам.
Блажен, кто главное не сказал.
Вот иногда прилетает строка,
неуловима, бездумно-легка,
когда мусор берут за окном по утрам.

Часовщик

Там часовщик в своей берлоге
подводит вечные итоги,
и тикает нутро часов.
Его бессменная свобода,
его без возраста черты
напоминают мне о чём-то,
что я давно уже забыл.
Когда-то я здесь пиво пил
и в ближний парк гулять ходил.
Скорей всего, китаец он
(а не кореец, не японец),
но из провинции далёкой.
Мычит на странном языке,
и ing’а гул в гортани донной
плывёт на тёмном языке,
верней, не выйдя из гортани.
Когда-то я там рядом жил,
любил, дружил, потом уехал.
Китайца вижу много реже,
часы другие приобрёл.
И их чиню теперь в другом,
не азиатском, новом, чистом,
аптечном, хинном и искристом
обычном заведении.
Но иногда я проезжаю,
приторможу, гляжу: вот он,
согнувшись низко и безмолвно,
корпит неумолимо долго
над скорлупой моих часов.
Тот мой заказ давно просрочен,
мной не получен, в срок не сдан.
Следующая страница