– Ишь, как ты чудно придумал, но воля твоя, тебе на бой идти.
– Батьку, татарин говорит, что не верит, не мог, Богдан, его брата побить, спрашивает, были ли видаки, которые слово свое за то дадут.
– Скажи ему Керим, там двое было на холме, обеих Богдан положил. Я свое слово даю. А если он с Богданом биться не хочет, так пусть отказывается, позора в том нет. – После того как Керим перевел, двое из пленных тоже начали что-то говорить.
– Те двое, батьку, это табунщики. Говорят, что это Богдан, на них, один, на троих напал.
– Батьку, я вон того, здорового, ранил. Перевязать надо бы, как бы не помер.
– Керим, глянешь потом на басурманина, пусть помнит христианскую милость.
– Богдан, татарин просит, чтоб ты рассказал, как ты его брата убил.
– Скажи, перед поединком расскажу.
– Богдан, он просит тебя сойти с коня, он хочет вызвать тебя на бой, по татарскому обычаю.
"Ишь, как глазками сверкает, а сам улыбку из себя давит, точно гадость какую-то задумал, глаза бешенные совсем. Не знаю я никаких обычаев, словами вызывали на поединок. Если сближаться начнет, значит, точно гадость какую-то учинит. Ногой бить не будет, это несерьезно, никакого эффекта, позор один. А вот ударить головой в шлеме, совсем другое дело, вон какой у него шишак острый, сверху на шлеме, куда не ударь, в лицо, в шею, даже в грудь, летальный исход гарантирован. Хорошо, что у меня руки тряпками перемотаны. Перед ударом, он, хоть немного, голову и корпус назад отклонит, для разбега. Тут сразу бить справа в челюсть, а если устоит, левым коленом в яйца".
Медленно слез с лошади, и придав своей роже, тупое и надменное выражение, наблюдал как татарин, имитируя легкие поклоны и непрерывно о чем-то говоря, мелкими шажками приближается на расстояние удара. Как только он оказался на расстоянии одного шага, не ожидая, когда он начнет отклоняться назад, ударил со всей дури справа, резко довернув корпус, и отступил на шаг назад. Может, мне это все придумалось, может это прогрессирующая паранойя, все может быть. Но жизнь меня отучила верить в чужое благородство, рискуя собственным здоровьем. В конце концов, никто его ко мне силком не тянул, все, что он пел, прекрасно было слышно и с трех шагов. Татарин, после моего удара, закономерно сев на землю, достаточно быстро встал, и начал что-то гневно кричать.
– Он говорит, что это позор для воина, бить связанного.
– Скажи ему так, дядька Керим. Еще больший позор для воина, дать связать себе руки. А если они у него связаны, то пусть не подходит близко к тому, у кого они развязаны. И еще скажи. То, как мы будем с ним биться, я ему уже сказал. И ответа его не услышал. А если он думает, что может ко мне подойти, и шишаком своего шлема меня достать, то в следующий раз, он уже на ноги не встанет. Насмерть бить буду.