В этой борьбе с немощью ему помогло письмо радистки Вали. Он прочел его, сидя у окна, за которым раскинулся голубой солнечный день северной зимы.
Валя писала о том, как неслыханно обогатился мир нашими победами. Советские солдаты гонят врага, сживают со света фашистскую нечисть. Все люди стали неизмеримо богаче сознанием силы, справедливости и добра. И в то же время мир стал беднее: погибло много самых лучших и в том числе старший лейтенант Шагов. Вечная память герою…
Но еще не окончено письмо, где каждая строчка — протест против несправедливости, убившей человека, которого Валя полюбила и который полюбил ее. Этого женщина никому не прощает, даже русская женщина, стремящаяся не помнить зла. И еще Валя сообщала, что у нее родился сын, назвала Иваном, в честь и память о погибшем отце. Жизнь должна продолжаться. Справедливость — торжествовать.
Было видно, что Валя не очень-то верит в судьбу, якобы творящую добро и зло. Фашисты — вот кто неслыханно обедняет мир! Но это еще не все. Есть грабители и у нас, свои, свои, доморощенные! За что ограблена Емельянова? Где она? Об этом ничего не знает даже ее сын. А он-то в чем провинился?..
«Грабители? — усмехнулся Бакшин. — Да… сильно сказано!..»
О назначении человека обогащать мир добрыми делами Бакшину тоже приходилось говорить, и неоднократно, не придавая этому, впрочем, никакого практического значения. И думать об этом ему как-то не приходилось. Все такое отвлеченное, возвышенное стояло в стороне от всего того прочного, фундаментального, что утверждал на земле строитель Бакшин. Грубая действительность не знает добра или зла в их чистом виде, это — как золото, всегда с примесью.
Несправедливость… Так решила Валя. А Сашка? А тот, незнакомый пока сын доктора Емельяновой? Что-то подумают они? И Бакшин представил, как они сидят там вдвоем и рассуждают… И о чем они говорят? Какие мысли кипят в их мальчишеских удалых головах?
Скорее в мир, хоть на костылях, хоть ползком!
И так неудержимо было его желание скорее попасть в этот деятельный, полный противоречий мир, что меньше чем через месяц он уехал домой.
Да, они сидели вдвоем, если не считать Лизу, которая, по малолетству, не могла принять участия в разговоре, хотя и старалась в меру всех своих возможностей. Сидели вдвоем и рассуждали. Дело было вечером, и начался этот вечер так, как для Сени начинались теперь почти все вечера.
Он только что вернулся с работы, и уже под его сапогами звонкие ступеньки «бандуры» издали первые свои звонкие аккорды, как внизу приоткрылась дверь и выглянула Серафима Семеновна.