— У нас в Маньчжурии за такую караульную службу без колебаний рубят головы.
— А если бы солдат заколол иностранного моряка, нам тоже бы пришлось его казнить. На этом настоял бы консульский корпус.
В этом возражении «маньчжурский тигр» усмотрел недопустимый либерализм и свирепо оскалил зубы:
— Что значит голова солдата, когда на карту поставлена военная дисциплина! Два трупа! Зато все бы знали, что у генерала Хо отважная пехота!
Услышав о решительных действиях командира русской канонерки и задержании им в порту двух пароходов, Чжан Цзо-лин захохотал, снова показав свои желтые от табака лошадиные зубы:
— Вот это командир! Он красный?
— Не совсем, мудрый повелитель. Он признает только Читу.
— Читу? Значит, красный! Молодец! Передайте генералу Хо, чтобы его не трогали. Русские пароходы нельзя отпускать во Владивосток. В Яньтае[59] Чианг Лин поступил правильно, не отдав русский пароход. Часы белых русских сочтены, красные уже у порога Владивостока.
— Будет ли война с У Пей-фу, мудрый повелитель? Это очень интересует генерала Хо.
— Ю цянь, ю чжаньда![60] — И с этими словами «великий хунхуз» отпустил шанхайского полковника.
Оставшись один, он долго не шёл в свою опочивальню, где, томясь в ожидании своего властелина, лениво препирались принаряженные наложницы. Окутанный клубами дыма душистого английского табака, Чжан Цзо-лин думал о коалиции против своего пекинского врага, о том, что к зиме на берег океана снова выйдет могучая Россия, не царская, а новая, Советская. Какая она, он не мог себе представить, но солдаты, наверно, такие же. Так же бесстрашны, смекалисты, выносливы и многочисленны.
102
Когда канонерская лодка «Магнит» вошла в бухту Золотой Рог, уже было начало осени. Хотя дни были ещё теплые, на темно-зеленой листве скверов и сада «Италия» уже появились желтые пятна, море приняло сочный синий цвет, а воздух стал кристально прозрачным. По ночам становилось прохладно, мерцали фонари вокзала и освещенных электричеством улиц, оживший северный ветер кружил на перекрестках бумажный мусор. На тротуарах — пьяные песни, непристойная ругань, задорный женский смех, а иногда и хлопки револьверных выстрелов. В лепившихся по склонам сопок домиках ожидание грозных событий.
— Изменился наш Владивосток, — заметил командиру, вернувшись утром с берега, штурман Волчанецкий, — стало очень людно, разгульно и тревожно.
Дрейер посмотрел на него мрачным изучающим взглядом. Под глазами мешки, ботинки не чищены, несвежий воротничок. Ясно, что провел бессонную ночь. Дорвался до берега наконец!
— Владивосток, говорите? Да, сегодня наш, а вернемся с Камчатки, наверно, будет уже не наш. Если вообще сюда вернемся. А сейчас, чтобы лучше понять происходящее, пойдемте ко мне. Почитаем приказы.