– Эй, одноглазый! Что, уже чужое добро крадем-торгуем? А виру заплатить не хошь?
– Ты?! — Кривой Ярил неприятно удивился. — Откель здесь?
– Откель надо. Девку пусти. За делом, видать, шла.
– Ты шел бы паря себе, куда шел, — с угрозой в голосе произнес торговец. — Инда, бывает, и головы на торгу проломляют.
– Смотри, как бы тебе не проломили, борода гнусная! — взъярился Миша. — Говорят тебе — девка это, Марья, с тысяцкого Якуна двора! Хочешь с тысяцким поссориться?!
– А хоть бы и так! — злобно хохотнул Ярил. — Нет теперь его власти. Власть вся — у бояр!
– У бояр? А вот, получи, боярский прихвостень! — Михаил с размаху ударил одноглазого в челюсть, да с такой силою, что тот, выпустив девчонку, кубарем покатился прямо в гущу выставленных на продажу рабов.
Видя такое дело, торговец — бородища лопатой — опасливо попятился и вдруг, сунув два пальца в рот, молодецки свистнул — подзывал своих.
Ага! Станет его Михаил дожидаться, как же! Девчонку — за руку, да бежать! Мимо рядков с товарами, перепрыгивая, опрокидывая, напролом — ах, сколько «добрых» слов про себя услыхали, из которых «лешаки» и «шильники» — самые ласковые. Ничего, прорвались! Погоня-то, чай, к мосту убежала, а беглецы умней — к пристани-вымолу, что у Федоровского ручья. Миша — как раз к месту — знакомца своего вспомнил, с кем не так давно на Лубянице пиво пил. Подбегая к лодкам, окликнул:
– Бог в помощь, парни. Онцифера Весло не видали ль?
– Только что двоих в обитель Хутынскую повез, — обернулся один из парней, чернявый, смуглый…
– Онисим! — обрадованно воскликнул Михаил. — Онисим Ворон!
– Мисаиле? Ты как здесь?
– Да мне б на тот берег… Только вот заплатить…
– Да ладно, — Онисим поднялся с мостков и махнул рукой. — За так перевезу. После отдашь — ты ж на ручей почти каждый день ходишь.
– Отдам, вестимо.
– Вона, в крайнюю лодку садись. Что за дева-то? Зазноба твоя? Красна!
Марья неожиданно зарделась, прижалась к Мише щекою. Тот ласково погладил девчонку по волосам, приголубил:
– Ничего, ничего… сейчас, отвезу тебя к тысяцкому, на усадьбу.
– Не надобно мне на усадьбу, убегла я! — тихо призналась Марья.
– Как — убегла?
– Да так… Продать меня восхотели.
Продать… Вот оно что! Ну, Сбыслав-то, кстати, о том как-то и говорил. Что, мол, неплохо для Миши было бы от рабы избавиться, ибо по всем законам — «рабынин муж сам робичич». А Сбыслав-то, похоже, добра желал. Так ведь Миша вроде бы и не собирался жениться на Марье. Никаким образом не собирался, вот еще, была нужда! Подумаешь, переспали разок — так и что с того? Кто она ему, эта девчонка — да никто. А вот просто взять ее сейчас и бросить — пущай сама, как знает… Не получится! Точно, не получится. Не по-мужски это как-то, да и вообще — гнусно: в такой ситуации девчонку одну, без всякой помощи, бросить.