— Крепись, дядя Фулей, все будет хорошо.
Но Фулей сам воевал, много раненых умирало на его глазах. И разве остановить ее, смерть, если она рядом? Боже милосердный, спаси Янку!
Но вот все готово, и кровь Зубца стали переливать Янку. С воскового лица юноши медленно сходила бледность, розовела кожа. Через несколько минут он приоткрыл глаза.
— Теперь будет жить Янку! — обрадованно воскликнул врач. — Будет жить!
Зубец взял раненого за руку. Она легко разжалась, и на стол выпала красноармейская звездочка.
— Дай ее, дай, — еле слышно по-румынски произнес Янку, разглядывая звездочку. — Я еще буду народным солдатом, и мы пойдем в горы...
5
Выбравшись из машины, Забруцкий хлопнул дверцей трофейного оппеля и направился к штабу тыла.
— А, капитан! — обрадовался он Моисееву и, приняв рапорт, со смехом сказал: — Будут пельмени — остаюсь, нет — еду дальше.
— Какие пельмени, товарищ полковник, — усмехнулся начальник тыла. — О них и вспоминать неохота. Еще с Прута, майор такую гонку задал — жуть!
— Ну и ну! — покачал головой полковник. — А как вообще с ним?
— Наддает жару.
— Все по-прежнему?
— Без передыху.
— Ладно, обедать другой раз заеду, — пообещал Забруцкий.
Моисеев немедленно позвонил Жарову и доложил о приезде замкомдива.
Первая траншея проходила по левому берегу Молдовы, густо поросшему лесом. Деревья хорошо маскировали всю местность за передним краем. Это позволяло свободно передвигаться по полковому участку, не подвергаясь опасностям прицельного огня противника.
Забруцкий спустился в блиндаж, где находилась полковая рация. Как он и рассчитывал, дежурила Высоцкая, у которой он застал Думбадзе.
— Вы что ж, свой КП перенесли сюда? — нахмурился полковник.
— Никак нет, — вспыхнул Думбадзе.
— Идите к себе и занимайтесь, чем положено.
После ухода комбата с минуту царило неловкое молчание, и Вера недобро посматривала на Забруцкого. Чего ему нужно здесь? Или снова волочиться вздумал? На днях был сбор радистов. Заявился Забруцкий и, разглядывая девушек, заметно выделил Веру. Не стерпев, она отвернулась. Чуть позже он вызвал ее к себе в блиндаж. Вера долго колебалась: идти или не идти. А как ослушаться — дисциплина! Шагнула за порог, готовая к отпору. Однако все ее страхи оказались напрасными. Полковник был безукоризненно любезен. Усадил ее за стол, застланный бархатной салфеткой. Вера огляделась. Пол и стены в коврах. В углу приемник. Книги. Патефон. На столе хрустальный графин с вином. Нет, таких блиндажей ни у кого из офицеров прежде она не видела. Полковник исподволь выспрашивал ее о жизни, о службе в полку. Не скупился на внимание и заботу, намекал на поддержку, если она понадобится. Явно ухаживал. Но Вера будто не слышала его слов, и расстались они сухо.