В свете жизнью разыгранных драм,
что бы там атеисты не прочили,
влюбленный —
в женщину вхожу,
как в храм,
сотворенный великими зодчими.
И ее просветленным глазам
исповедуюсь напропалую,
к ним припав,
как к живым образам, —
Богоматери руки целую.
Каждый любящий – это родня, —
по скорбящему лику почуял
и, забывшись и взор свой подняв:
«Мама, мама, где сын твой?!» —
кричу я.
«Может, умер он, может, в беде —
нищий духом, но в этой обители
воскрешаю в себе и в тебе
я любовь нашу, мною убитую.
С ней повязан я отчей силой».
В то и верую, осиянный,
что целую свою Россию
в губы черные Несмеяны.
Не бывают чужими объятия!
Под родным
венценосным кровом
дорисовываю уста невнятные
я своей, пусть испорченной, кровью.
И служить тому чувству вещему
вечный крест нас благословил.
В церкви молюсь я женщине,
живущей в вечной любви.
1986
И в память клонится чело.
Десятый век вьюжит…
Россия,
какой неведомою силой
тебя вдоль мира размело?!
Валяют ваньку отовсюду.
И с дыркою, взамен креста,
мужик шатается приблудный
и не желающий родства.
Он как дыхнет…
И в звездной стае
запляшет солнце,
словно черт.
«Окстись!» – вскричу.
Душа оттает.
Но с крыш, как назло, потечет.
1987
Не в силах распрощаться с днем вчерашним
и втискиваясь в завтра самое,
я чувствую себя угнавшим самолет,
увидев землю с Сухаревой башни.
Домой лечу. И мается душа.
В иллюминатор выглянув с тревогой,
все то же вижу там: два алкаша
и б… бредут тоскливо по дороге.
И тонут с откровением и болью
во взглядах их и жизнь моя, и грусть,
и самолет, – как крест на снежном поле.
А все пути ведут в Святую Русь…
А я лечу, как будто на премьеру
чужой судьбы. Озлоблен, как дублер,
с упрямством постигая – не Рублев
в ту «троицу» выписывал мне веру.
А мы летим. И монотонно-странно
проходит жизнь, не ведая беды.
И под пятою остаются страны,
и люди – вне борьбы и вне судьбы…
А мы летим, хотя немного страшно.
А впереди, перстом вонзив в зенит
нательный крест свой, Сухарева башня —
боярыней Морозовой летит.
1988
Ты пробовал стихи на запах?
Они, как вздох, дождем разреженный,
в случайной улице,
внезапно
пахнут любимой женщиной.
Поэзия ложится в строчку,
как тексты песен лебединых.
Я вычитал ее под точкой
в глазах любимых.
Стихи на всё бросают тени.
Им тесен глаз,
как небу – ванна.
Возьми себе на черный день их,
как поцелуи —
до востребованья.
Когда душа пуста настолько,
что места даже для любви нет,
ударит в ноздри запах стойкий.
А выдохнешь —
и строчка сгинет.
1986