оборвалось
и тоской обрушилось на сердце.
…То виной несмытой закипало,
то тобой по венам отливало,
то, ладонью придушив глаза,
ревновало к пролитым слезам,
годы вымывая
поминутно,
смешивало вечер – ночь – и утро,
укатило сердце за пределы…
И осело.
А потом,
покачиваясь
в мареве,
всё мерещилось ночами:
то ли это пена на море,
то ль разбившиеся чайки.
1986
Выливали себя как придется,
пенной ревностью голубой.
Вдруг из долгой звезды над колодцем
родилась любовь.
Значит, где-то сердце родилось,
запророчило поздней кукушкой.
Пальцы влажные притаились
на своей половине подушки.
Как под долгой судьбой домотканой
вдруг,
прозрев,
о звезду уколоться
и, уткнувшись в небо ногами,
утонуть, как звезда в колодце.
1986
Шарф на пса намотаю…
– Свинство,
брат мой меньший, – скажу при этом, —
всё же в век дисплеев и джинсов
неэтично ходить раздетым.
И, смеясь, побегу по траве.
На луну я кепчонку заброшу
и забуду, как был озабочен,
что прохладно ее голове.
Через звезды, как бог, пройду я…
Знайте наших, капризные цацы!
И созвездья, как свечки, задую,
и к тебе прибегу целоваться.
Ну а ты, на меня уставясь,
засмеешься и чмокнешь в нос,
скажешь: – Снова напился, красавец,
и щетиной, как пес, зарос…
1986
Обласкав бездомную собаку,
в сантиментах,
словно год назад,
ухожу
как чувственный слабак я —
чтоб не видеть слез в ее глазах.
Вспомнил:
«Все уже непоправимо…»
Что за бред —
так брякнуть, не моргнув?!
Я учусь терять своих любимых
и все научиться не могу.
Что за гробовое слово – вечность?!
Не понять,
коль был хоть раз любим,
коли вновь
волнует чувства вечер
и так тянет
к женщинам чужим.
1987
Не осталось ни на зуб корысти
синяки
как Божий след нести;
познаваний яблочных огрызки
в Ньютоновой сморщились горсти.
По весне,
приклеив к голой плеши
прошлогодний пух,
весь на мази,
свежим людям тополь сумасшедший
пудрит неокрепшие мозги.
Наполняет рот пустое слово.
И рефрен забора – по уму.
И поет поэт, как дятел новый,
отыскав на скатерти весну.
И в трубу подзорную бутылки
смотрит день с обратной стороны
внутрь меня,
как дети внутрь посылки,
и мои просматривает сны.
Что ж, смотри,
я в доску трезвых стою,
но за нечто большее стою.
Яблоки,
надкушенные мною,
мыслящим любовью —
раздаю.
Милые, не брезгуйте.
Не в меру
нежно-глуповат ваш ранний лик,
что завис во власти энтээры
как духовный —
но сверхпроводник.
1987
Иногда,
по старому обычаю,
хочется упиться – до балды —
и, сжимая девочку приличную,
клясться ей в любви до хрипоты.
И завраться,
и, усевшись в лужу,
плач по Стеньке сердцем прорыдать —
свою душу
глоткою наружу
по ушам пушистым разливать.
И, забыв про крылья за плечами,