наплевать на мнение толпы…
И весь вечер все свои печали
вместе с персияночкой топить.
Потрясать прогнившие основы
и свергать кумиров —
в грязь лицом,
оценить сочувственное слово,
застрелясь соленым огурцом.
Завязав с убогим этим бредом,
замолчать,
скучая до поры,
и, мрачнея,
подливать соседу,
тянущему голосом дурным.
И опять разлить за жизнь иную,
где никто ни разу не бывал…
И —
на друга голову тупую
вылить
недовыпитый бокал.
1989
Умерла любовь,
как издыхает сука…
Вроде этим все разрешено.
Но остался хлипкий, близорукий,
днем и ночью воющий щенок…
Ты устал, тебе уже не нужно
слов ее, где все опять – вранье,
но ты хочешь быть великодушным
с женщиной – ведь ты любил ее.
И ты в который раз ее выслушиваешь,
любовь хоть в памяти пытаясь разыскать.
И нежность из себя за хвост выуживаешь,
укладывая третьей на кровать.
И выходишь утром как оплеванный
и как будто кем-то обворованный.
А в душе скулит,
скребется,
корчится
тоска собачья.
И тебе вдруг хочется
бежать,
бежать, не вглядываясь в лица
могущих вдруг тебя усовестить…
В горло мертвой хваткою вцепиться
и до хруста челюсти свести.
1986
Милая,
мы в сумасшедшем доме.
Ты сквозь стену приходишь ко мне.
Принимая чужое подобие,
пририсованное к простыне.
Мы теперь больше с тобой понимаем,
мы умудренными стали почти…
Как тысячи расстроенных роялей
рычат вороны в каменной ночи.
Тени в окне проплывают неслышно.
И сладко пахнущие качаются груши.
Руки за ними тянешь пристыженно,
прямо в руки стекают
обвисшие груди.
Будильник с кнопкой в башке,
как в шляпе,
на кровать таращится,
словно рожа в усах…
Ну их к черту! —
пойду пошляюсь.
Светит луна, точно дырка в трусах.
Иду по траве, будто против шерсти
глажу тропинку к тебе,
насвистывая…
Любовь —
гениальнейшее из сумасшествий,
но нас, к сожалению, скоро выписывают.
И ты горячим лбом к стеклу прижалась.
И распахнулась ночь опять,
как книга наших вечных жалоб,
где нету места, чтоб писать.
И все усилия напрасны
в глуши дрожащего листа.
Но ты выводишь желтой краской
профиль упрямого лица.
1986
Как будто осень разыграла в лицах
тревожный сон:
дрожа и серебрясь,
в твоих глазах, как в уцелевших листьях,
скучающая прихоть сентября
качается…
Я жду…
Уже ловлю,
крича руками глупое: «Люблю!»
Как прост твой вид стал…
И глаза слезятся.
И в полужесте вздрогнула рука.
Лишь губы не решаются расстаться
с последней правдой,
чтоб – наверняка…
Люби —
вшая, не мучайся…
Не мучай!
Влюбленный сор вытряхивая бурно,
соленых листьев выцветшую кучу
и груз надежд —
я сам, с размаху – в урну.
И хохотать, как псих,
как полагается
всем дуракам, кто верил в чудеса.
Пусть гибнут, пусть летят —