Канищев выбрался из машины, не спеша подошел к собравшимся. Он знал, что после недавнего двойного убийства милиционеров его фоторобот есть в каждом отделении, что его ищут, и все же не мог не подойти, надвинув на лоб вязаную шапочку. Ничего, сейчас там всем не до него… Жильцы взволнованно переговаривались, глядя наверх, откуда доносился женский крик и плач.
— Притон там, говорят, у них… — судачили одни.
— Ну, сама слышала, девок туда таскают и наркотики им колют, — поддакивали другие.
— Это эти, молодые, Богатыревы, что ли? Муж и жена?.. — спрашивали третьи.
— Ну… Кто ж ещё. Детей нет, вот у них все какие-то незарегистрированные и проживают. Я участковому сколько раз говорила, а ему всё некогда…
— Или денег в зубы сунут — он и пошел себе.
— А ведь не скажешь, вежливые, не скандальные, она всегда первой поздоровается…
— И он, Валера-то, вроде не пил никогда. Пьяным я его сроду не видела.
— В тихом омуте, сами знаете…
— Ох, ну и жизнь пошла, как демократы эти до власти дорвались!
— Вон… несут уже… Ранили, что ли, или убили…
— Господи, кто ж там кричит так…
Только сейчас Канищев увидел Лену. Это она кричала криком, цепляясь за безжизненное, залитое кровью тело мужа.
Костя был одет в тренировочный костюм. Руки его свисали с носилок, голова моталась от толчков из стороны в сторону.
— Дорогу! — возбужденно кричали омоновцы, расталкивая собравшихся.
Они бегом цесли еще одни носилки. Там лежал их товарищ, чье лицо было неразличимо под забрызганным кровью забралом.
— Ты смотри, что делается! — закричали в толпе. — Убили! Вот сволочи, что делают!
— А ещё смертную казнь хотят отменить, демократы проклятые.
— Господи, все молоденькие такие… — всхлипывали женщины.
— Семья, наверно, осталась…
— Пропустите! — орали омоновцы, расталкивая собравшихся.
Канищев постарался протолкаться поближе, когда кто-то приподнял забрало, закрывшее лицо омоновца. Он заметил, как милиционеры недоуменно переглянулись, как если бы видели раненого впервые…
— Полегче! — прикрикнули на Канищева, стараясь оттолкнуть, но он уже встретился взглядом с раненым Балабоном. Взгляд был затуманенный от боли, почти потусторонний, но, похоже, Канищева он узнал. Казалось, сознание на секунду вернулось, когда ему, взрезав рукав, сделали укол в вену, и тут же он снова закатил так и не прояснявшиеся, белые от боли глаза.
Верно, совсем еще сопляк, подумал Канищев, как бы увидев Балабона глазами причитавших женщин. В школе Витя Балабанов, говорят, участвовал в художественной самодеятельности. Лучше всех играл на баяне и плясал барыню. Но это было последнее, что он успел, невольно сочувствуя, подумать о Балабоне…