Звучный, толкающий ухо голос Томаса произнес:
– Кай, старина, я догадался по слову «это». Не сомневайся. Думай, что у тебя прорезался зуб. Все в порядке.
– Будь проклят! – сказал Брентган.
– Не ругайся. Брось, милый Брентган. В каком столетии ты живешь? Нельзя же быть вечно смешным.
– Пожалуй, ты прав. Я смешон. Но где же эта квартира?
– Ты молодец; утренние визиты весьма приятны.
Томас сообщил адрес и прибавил:
– Бутс здесь. Он хочет с тобой.
– Хорошо, – солгал Брентган, чтобы отвязаться. – Скажи ему, что я заеду за ним.
Кончив этот разговор, Брентган с содроганием позвонил домой. Лей протяжно зевнул и пробормотал:
– Напрасно ты придаешь этому… придаешь… А-а-а-ах! О-о-о-а-х!
По-видимому, Джесси ждала звонка мужа, так как Брентган сразу услышал ее голос:
– Это кто? – И, как задевший по лицу конец бича, ее тревога передалась ему. – Надеюсь, ты приедешь немедленно.
– Я скоро приеду, – нервно сказал Брентган. – Вот случай! Проводы затянулись.
– Воображаю. Бутс уже сказал мне.
– Что он сказал? – оцепенев, крикнул Брентган.
– Что ты отправился к Лею. Где ты теперь?
– Я у Лея. Все ли благополучно?
– Да. Но… что с тобой?
– Так я приеду, – сказал Брентган, избегая ответа.
– Ну да… Я так жду…
Вдруг он почувствовал, что не в состоянии продолжать разговор, и, медленно опустив трубку, с болью внимал быстрым словам, мелко и неразборчиво отдающимся в сжатой руке. Что-то живое и бесконечно преданное трепетало внутри мембраны, только что перенесшей к нему сдержанное огорчение Джесси.
Догадавшись, с какой целью Брентган хочет ехать в квартиру девиц, Лей, несколько струсив, пытался его отговорить, ссылаясь на более интересное место, но Брентган почти не сознавал, что говорит Лей. Два раза Брентган сказал: «Да… Конечно… Ты прав», – и вышел от него в дикой тоске, стремясь иметь точные доказательства. Приятели ужаснули его.
«Если произошло то, что я считал немыслимым в моей жизни с Джесси, – думал Брентган, когда такси вез его по мрачному адресу, – я должен буду ей об этом сказать. Иначе как бы я смог переносить ее взгляд? Я не виноват, я стал только внезапно и тяжко болен стыдом. Я стал болен тем, что стряслось».
Он вспомнил свою жизнь с Джесси, их любовь, понимание, близость и доверие. Над всем этим раздался злой смех. Брентган и Джесси были теперь такие же, как и все, с своей маленькой грязноватой драмой, до которой нет никому дела.
Брентган обратился к философии, именуемой парадно и гордо: «сеть предрассудков». Философия эта напоминала отлично вентилируемый пассаж, с множеством входов и выходов. На одном входе было написано: «Особенности мужской жизни», на другом: «Потребности в разнообразии», на третьем: «Наследственность», на четвертом: «Темперамент» и так далее; каждый вход помечен был хитрой и утешительной надписью.