Никаких икон на стенах необычного храма. Лишь рисунки этих, обреченных на медленное умирание, детей. Маленькие пациенты рисовали родителей и самих себя, сказочных героев и святых — в их детском воображении сказка смешалась с реальностью…
Слева и справа от странного, недорогого иконостаса горят свечи. От их желтоватого мерцающего пламени воздух кажется тоже мерцающим, дрожащим.
Молодой священник с орлиным носом и длинными черными волосами, стриженными «под Гоголя», в тонких золотых очках и черной сутане, монотонно читает молитву, помахивая кадилом на длинных цепях, как маятником. Сизоватый дым сочится из кадила, и от этого дыма щекочет в носу и кружится голова. Все вокруг призрачно.
Наверху «амфитеатра» — несколько женских фигур. Все головы прихожанок странной церкви — под темными платками. Платья в пол скрывают фигуры. На ногах всех женщин — мягкие тапочки. Каждый шаг неуклюж и нелеп. И лишь одна женская фигура — в светлом платье и светлом же шелковом платке с красными розами на серебристом фоне. Знакомое лицо… Ожившая тень прошлого. Нет, это всего лишь бред воспаленного мозга!
— Мы молимся сейчас за всех наших братьев и сестер и во имя мира. Русская православная церковь всегда была против войн. Мы верим, что Бог услышит наши молитвы… И в нашей стране наступит спокойствие, — добавляет от себя к молитве священник со стрижкой «под Гоголя».
Молитва подошла к концу. Свечи догорают. Больные дети начали спускаться со странного амфитеатра больничного храма, направляясь к выходу.
Чижов тоже хотел было направиться вслед за ними, но какая-то невидимая сила остановила его и удержала возле выхода.
«Не может быть, — шумело в ушах Чижова. — Не может быть! Такое до боли знакомое лицо. Нет, это всего лишь нелепый призрак прошлого! Бред разыгравшегося воображения!»
Он сел на синее дерматиновое кресло. Кровь стучала в висках. Сердце бешено колотилось. Он боялся поворачивать голову в сторону прихожанок.
На миг ему показалось, что перед ним разворачивается гигантская пантомима и он в этом невиданном театре одновременно сам и зритель, и участник. Пьеса с неведомым смыслом.
Призрачная жизнь! Он слишком много в ней думал лишь о спасении своего бренного тела. Он думал об этом в кабульском госпитале. И затем, вернувшись инвалидом домой. И в Кургане, когда гениальные хирурги пытались вновь вернуть ему человеческий облик, он тоже думал лишь о спасении своего тела.
Все последние месяцы своего бытия он думал лишь, как научиться ходить по земле заново. Примитивный инстинкт самосохранения. Тот самый инстинкт, что отсекает все иные мысли на тонущем корабле, когда думаешь только об одном — о спасении своего тела.