Она медленно кивает.
– Но я позвонила вниз, чтобы убедиться, что с тобой и твоей мамой все в порядке.
– Кто ответил тебе?
– Доктор Киркланд. Он и сказал, что здесь все не в порядке, но что я должна оставаться с миссис Киркланд. Я запаниковала и заставила его сказать, что с тобой все нормально. Вот тогда я и заподозрила, что, должно быть, что-то случилось с мистером Люком.
Мистер Люк… Так Пирли всегда называла моего отца.
– Предполагалось, что он уедет на остров где-то около девяти часов, но у меня появилось какое-то дурное предчувствие. Я вышла на заднюю галерею большого дома и посмотрела вниз. Когда я увидела мистера Люка лежащим под большим деревом, у меня чуть не разорвалось сердце. Боже милостивый… Давай больше не будем говорить об этом.
– Ты разговаривала с мамой, когда звонила вниз?
– Нет.
Я закрываю глаза. В памяти у меня вновь оживают мерно вспыхивающие синие проблесковые маячки полицейских машин, освещающие замкнутое полукольцо, образованное задней частью Мальмезона и двумя зданиями для прислуги. От их вспышек падающий дождь кажется темно-синим. Среди кустов роз стоят высокие мужчины в форме и фуражках, разговаривающие с моим дедом так, как солдат может разговаривать со старшим офицером. Я открываю глаза, чтобы не вспоминать, что было дальше.
– Вот что я запомнила из того, что мне рассказали, – бормочу я. – Папа и дедушка, они оба услышали, что кто-то бродит по саду. Папа был здесь, в этом доме, а дедушка – в главном здании. Они встретились снаружи, несколько секунд поговорили, потом начали обходить территорию поодиночке. У обоих были ружья, но грабитель застал папу врасплох. Они стали бороться в темноте, и он застрелил отца из его собственного ружья.
Пирли грустно кивает головой.
– Именно так и рассказывал мне доктор Киркланд.
– И то же самое он рассказал полиции?
– Конечно, дитя мое. Именно так все и случилось. Почему ты спрашиваешь меня об этом?
Еще не осознав этого до конца, я уже сформулировала ответ на ее вопрос:
– Потому что я думаю, что отпечаток маленькой ступни на ковре принадлежит мне. И что это я оставила его той ночью.
Пирли качает головой.
– Какие глупости ты говоришь, дитя мое! Ты просто никак не смиришься с тем, что потеряла отца, и в этом все дело. В течение двадцати лет ты пыталась разобраться в этих вещах и как-то примириться с ними, вот только примириться с ними невозможно. Разве что станешь самим Господом Богом. Вот тогда ты понимаешь все… А это все, что здесь можно понять. И ничего другого ни ты, ни я не найдем.
Я не обращаю внимания на упрощенческую философию Пирли, какой бы справедливой она ни была.