Пирли тяжело вздыхает.
– Наверное, она права.
Майкл трогает меня за локоть и склоняется к моему уху.
– Я оставлю тебя на несколько минут.
Я беру его за руку и пожимаю ее.
– Спасибо. Я не задержу тебя надолго.
– Не спеши.
Он уходит. Пирли поворачивается и смотрит ему вслед.
– Он кажется мне хорошим парнем.
– Так оно и есть.
– Он знает, что ты носишь ребенка другого мужчины?
Я поднимаю голову и смотрю в ее любопытные карие глаза.
– Знает.
– И после этого по-прежнему хочет встречаться с тобой?
– Да.
Она качает головой, словно при виде редкого и удивительного зрелища.
– Тогда это тот мужчина, за которого тебе надо держаться обеими руками.
Я чувствую, как мои губы складываются в улыбку.
– Я думаю, ты права.
Пирли берет меня за руку и крепко сжимает ее.
– Господь свидетель, тебе самое время остепениться и успокоиться. В этом старинном поместье давно уже не хватает детских голосов.
Я глубоко вздыхаю и смотрю на могилу дедушки.
– Наверное, я ждала, чтобы сначала ушел он.
Пирли снова кивает головой.
– Видит Бог, ты была права.
Гроб с телом папы стоит рядом с разверстой могилой, и по его полированной крышке тихо барабанит дождь. Странно, но этот звук больше не внушает мне тревоги и беспокойства.
– Не могли бы вы открыть его? Пожалуйста! – прошу я могильщиков.
Один из мужчин достает из кармана шестигранный ключ и начинает вскрывать герметично закрытый гроб.
– Что? – испуганно вскрикивает Пирли, и глаза ее наполняются ужасом. – Что ты задумала, девочка? Это дурная примета – делать то, что ты делаешь!
Я отрицательно качаю головой.
– Нет, все в порядке.
Человек из похоронного бюро поднимает крышку гроба, а я опускаю руку к багажному карману под сиденьем инвалидной коляски и нащупываю мягкий мех. Собрав все силы, я встаю и медленно подхожу к гробу. Мой отец выглядит так же, как и несколько дней назад: он похож на молодого человека, задремавшего после воскресного обеда. Стиснув зубы, чтобы не закричать от боли, я наклоняюсь и кладу Лену-леопарда на сгиб его руки. Потом снова выпрямляюсь.
– Чтобы ты не чувствовал себя одиноким, – негромко говорю я.
Прежде чем отвернуться, я достаю из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и опускаю его в гроб, рядом с коленом отца. Это один из рисунков из альбома, который он хранил в зеленом вещмешке под полом амбара. Карандашный набросок Луизы Батлер, улыбающейся с выражением безграничной любви в глазах. Наверное, мне следует испытывать чувство вины за свой поступок, но я ее не чувствую. Скорее всего, в те годы Луиза берегла его от боли, как никто из нас. Она принимала его таким, каким он был… мужчиной с израненной душой.