Получив должность квартального стража, Ламмерс организовал отправку детей в другие германские земли, а также «Зимнюю помощь»[6], позднее – противовоздушную оборону. Из-за ранения в ногу он на два года раньше ушел на пенсию, что было совершенно излишне, потому что он чувствовал себя отменно, в сущности, ему день ото дня становилось все лучше и лучше. И неудивительно, поскольку в колбасном цеху на скотобойне так вешали колбасу, что продавщица говорила: «Можно оставить чуточку больше?» – чего не имела права предлагать, поскольку колбасу отпускали по талонам. У булочника для Ламмерса всегда находились булочки, когда их уже давно и в помине не было. И только Лена Брюкер, известная шлезвиг-гольштейнская упрямица, всегда приветствовала его словами: «Добрый день, господин Ламмерс». И всякий раз Ламмерс говорил: «Хайль Гитлер – германское приветствие, фрау Брюкер». – «Хорошо, господин Ламмерс. Хайль Гитлер». Как-то раз ее вызвали в гестапо, но там ее выспрашивали о Хольцингере, а к нему Ламмерс никакого отношения не имел.
«Может, ему надо было предложить рубец? – спросил Бремер. – Он ведь учуял еду сквозь все двери».
«Нет, – возразила Лена, – за мой стол он никогда не сядет. У него возникло подозрение, потому что вчера я не спустилась в бомбоубежище во время воздушной тревоги. Обычно я всегда спускалась туда. Ведь думаешь о детях. Надеюсь, мальчику там неплохо. А вот Эдит… не знаю, что она делает. Мы должны быть особенно осторожны. Меньше двигайся и, главное, сразу запирайся в чулане, когда звонят в дверь».
Он не мог уснуть. Она, как обычно, лежала ничком на груди, словно на крошечных подушках, и спала. Он осторожно положил руку на ее поясницу и лежал так, не шевелясь и поглядывая на светящийся циферблат часов, в ожидании утра.
Лена Брюкер заказала по телефону для столовой раннюю морковь, чтобы подкормить витаминами организаторов распределения продовольствия; в то время, когда по радио передали сообщение о последних, самых последних, но одновременно и решающих сражениях и перегруппировках немецких войск, Бремер только встал с постели; он накинул китель и посмотрел в окно, выходившее на Брюдерштрасе. Как и вчера, по ней вверх и вниз шли женщины с ведрами, то быстро, то медленно; он определял по их походке, по опущенному плечу, осторожным шагам, было ведро пустое или полное. Гидрант, из которого они наливали воду, не был виден ему. Светило солнце, но люди внизу выглядели бледными и мрачными. Женщины еще были одеты в зимние пальто, волосы спрятаны под головными платками. Какой-то старик тащил маленькую тележку, на ней лежали обугленные доски, а на досках сидел петух.